– И после этого ты решил стать пиратом? Грабить богачей и всё награбленное, конечно же, раздавать беднякам?

– Нет, в пираты я тогда не пошёл. Брательник-то мой, как оклемался немного, в сарае повесился. Повесился, да. А когда хоронили его, жаба эта усатая, визирёва дочка, на кладбище припёрлась, смотрела, как в землю его клали. Смотрела, да. А после развернулась, да и уехала в своей тележке.

– Жалко парня.

– Жалко, да. Жалко. А вечером поминки у нас дома были. И вот, прямо на поминки опять пришли янычары. Главный ихний батькину кружку схватил, медовуху выдул, рыгнул, да и тычет в меня пальцем. Говорит, госпожа теперь этого в гости приглашает, на кладбище меня заметила.

Здорово он влип. И как же отмазался?

– Я бы не пошла ни за что. После такого-то.

– А кто меня спрашивал? Схватили под руки, батьку с мамкой отпихнули, да и потащили. Потащили, да. Сам-то я тогда со страху идти не мог.

– Ты убежал по дороге?

– От таких убежишь, как же. Притащили меня в усадьбу, одежду всю сорвали, да голого в какую-то дверь впихнули и закрыли за мной. Закрыли, да. А там уж стол стоит, на столе блюд всяких куча, свечи горят, а за столом – эта бегемотиха сидит в длинном белом платье. Улыбается ещё. Проходи, мол, садись, угощайся. У нас с тобой сегодня, говорит, брачная ночь. Так-то!

– Она у вас, оказывается, ещё и эстет.

– Не знаю я, дочка, кто такие эти эстеты. Она мне больше свинью в платье напоминала. Сел я за стол, ковыряюсь в еде, хоть в глотку и не лезет ничего. Тут не до еды. А «невеста» моя рассказывает, почему с брательником так обошлась. Хотела, говорит, навсегда остаться его последней женщиной, чтобы вспоминал её, вот и охолостила. А глаза выколола, чтобы на других женщин смотреть не мог, лишь одну её помнил до самой смерти. Лишь одну её, да.

– Точно, эстет.

– Может быть, тебе виднее, дочка. Подай, пожалуйста, большую сковородку, уже лук жарить пора.

– Держи, дядюшка. Так как же ты спасся?

– А повезло мне. Повезло просто. Не думала эта морда, что я могу быть опасен. Не думала, да. Мне ж всего четырнадцать годков о ту пору было. Да и худющий я был. И роста невысокого. Невысокого, да. Налакалась моя кабаниха вина, схватила меня, да на колени к себе усадила и давай меня всего мять да щупать. А из пасти винищем несёт, аж дышать нечем. Нащупалась, встала, повернулась ко мне спиной и говорит, распусти, мол, сладенький, завязки на моём платье. Будет тебе сейчас тоже что пощупать. А на столе четыре бутылки с вином стояли. Две она уже выжрала, но две были полные. Говорю я, что не достаю, мол, нужно повыше. Влез я на стул, схватил со стола бутылку полную, да со всей дури ей по голове и треснул. Мне-то уж, один хрен, терять было нечего. Нечего, да.

– А дальше?

– Разбилась бутылка, но невесте моей хватило. Свалилась она на пол, как будто мешок с дерьмом упал. Лежит, но видно, что дышит. Пока не очухалась, разодрал я скатерть, связал ей руки за спиной и в пасть кусок ещё затолкал, чтобы не орала. Да ещё и ноги ей к её же рукам привязал, чтоб и встать не могла, гадина. Тут она и очнулась, лежит на полу, зыркает, но сделать ничего не может. Не может, да.

– Убежал, значит, дядюшка? В окно, что ли?

– Точно, дочка, утёк в окошко. Только сперва попрощался я с этой мразью.

– Попрощался?

– Попрощался, да. Попрощался. Юбку я у неё задрал, глядь – а под платьем-то и нет ничего. Только туша эта потная. Тут взял я со стола ножик, да тем ножиком титьки-то ей и отрезал. Отрезал, да. Что уж теперь. Всё одно, Белой Леди рассказал про это. А потом схватил её за волосы, да на харе волосатой вилкой глаза выковырял. Терять-то мне уже нечего. Хуже не будет. Напоследок же отломал я от одного стула ножку, немного заточил её ножом, и засунул ей промеж ног. Глубоко засунул. А как руками дальше перестало соваться, так я канделябр со стола схватил, да канделябром и забил. На всю длину забил. А убивать не стал. Живьём оставил. Пусть сама подыхает. Сама, да. Тварь такая.

– Душевно ты с ней попрощался, дядюшка.

– Вот скажи мне честно, дочка, ужель зло я тогда сотворил? Не имел разве я права на это после того, что она с моим братом единственным сделала? Да и не первым был мой брат у неё. Совсем не первым. Многих она так уже извела. Многих, да. И меня бы извела, если бы я первым не ударил. Разве плохо я поступил, что белый свет от твари поганой избавил? Несправедливо?

– Ты мог просто убить её.

– Мог. Но разве это честно? Разве она просто убивала?

– Знаешь, дядюшка, мне трудно судить, меня там не было. Но по твоему рассказу получается, что прав ты был. Правильно поступил.

– Спасибо тебе, дочка. А Белая Леди, как я ей про тот случай рассказал, сказала, что это, мол, было «зверское изнасилование, сопряжённое с пытками жертвы». А никакое это было не изнасилование, а казнь. То есть, изнасилование-то было, только насиловал не я, а меня.

– Согласна с тобой, дядюшка. Тут ты прав.

Чёрт его знает. Если дедуля наврал не больше половины, то, может, и впрямь невиновен?

– Ты бы поговорила обо мне с Белой Леди, а, дочка. Сам-то я боюсь к ней подходить. Расскажи, что не виноват, мол, старый Хэтчер. Не нужно его сильно наказывать. Он и так уже старенький. Сам помрёт скоро.

– Поговорю, дядюшка. Но я ничего не обещаю. Только поговорю.

– Спасибо тебе, дочка. Спасибо.

– Ну а к пиратам-то ты как попал?

– А ты после ужина заходи ко мне на камбуз, я и расскажу. Всё расскажу. Скоро ужин готов будет. А пока на, покушай апельсинчик. Они вкусные. Вкусные, да.

Когда я рассказал Ронке историю старого кока, та удивилась и сказала, что если дед не соврал, то тут, несомненно, присутствуют смягчающие его вину обстоятельства. Узнать, врал он или нет, можно легко, но это совершенно не важно. Хэтчер был коком на пиратском корабле и однозначно считается пиратом. Без вариантов, будет казнён. Правда, после моего рассказа Ронка обещает всё ещё раз проверить и, возможно, казнить не очень больно.

Тут и сам объект нашего обсуждения заявился. Принёс нам с Ронкой в каюту кастрюльку с супом. Мы в каюте капитана устроились – она самая большая. Можно было бы занять и вторую, но мы решили не разделяться, так как опасались какой-нибудь пакости со стороны пиратов в пути.

Из любопытства, Ронка поспрашивала кока о том, что он мне недавно наплёл. И, к нашему с ней крайнему изумлению, Хэтчер не соврал. Он действительно рассказал мне правду. Такая история и впрямь произошла с ним в юности. Ронка после допроса слегка подобрела к нему и отпустила, а мы с ней принялись за еду.

Определённо, Хэтчер – мастер готовки. Классный повар. Где он научился так готовить? И продукты-то у него не слишком высокого качества, но результат получается отменный. Талант.

После ужина я не удержался и опять зашёл к старому коку поиграть в доброго следователя. Чего-то тянет меня к нему. И он мне нравится, несмотря на то, что Ронка считает его законченным негодяем. Привет, дедуля! Новый морс сварил? На этот раз банановый? Дай-ка попробовать… Ммм, вкусно. Спасибо, дядюшка. Да ты не суетись, я пока постою. Что? А, конечно. Рассказывай, что там с тобой дальше-то приключилось?

– Так вот, дочка. Утёк я, значит, через окошко от моржихи этой, оставил её на полу в луже крови валяться да мычать. Мы хоть и на втором этаже были, да там не высоко. На руках повис и спрыгнул. Повезло мне опять, дочка. Не заметила меня охрана. Не заметила, да. Тихонечко до забора добрался, перелез через него – и бежать.

– Домой?

– Какой там домой! Ты что, нельзя. Враз найдут. Я ж саму дочку визиря изуродовал. Охрана как узнает – всё перероет. Мамку с батькой жалко было. Понимал я тогда, что убьют их обязательно. А то и всю деревню вырежут. За дочку визиря янычары страх как лютовать будут. Ведь как визирю доложат, он же запросто может приказать и всю охрану по кольям рассажать, раз не уберегли. У нас это запросто. В лес я убёг. В лес. Хорошо, недалеко до леса было.