Когда я приближаюсь, она молчит и даже не поворачивается, когда моя тень падает на нее. Фото Анны опирается на ствол дерева. Она принадлежала одной из газет, которую я вырвал этой осенью. Я всегда ношу ее с собой.

— Откуда она у тебя? — спрашиваю.

— Я достала ее утром из твоего бумажника, перед тем как ты ушел с Томасом, — отвечает она печальным и в тоже время спокойным голосом, слегка оттеняя заклинание, которым она сейчас занята. Рядом с ней мои руки слабеют. Я уже был готов вырвать фото из ее рук, но все мое желание просто просачивается сквозь пальцы.

— Чем ты занимаешься?

— Молюсь, — просто отвечает она, и я опускаюсь рядом с ней на траву.

Ровный столп огонька свечи, взимающийся вверх, выглядит тонким и таким неподвижным. Поднимающийся над маминой головой ввысь дым, который я заметил раньше, шел из куска янтарной смолы, заранее расположенного на плоском камне и пылающего мягко-синим и зеленым цветами.

— Это поможет? — спрашиваю. — Она почувствует это?

— Не знаю, — отвечает она. — Возможно. Наверное, нет, но я надеюсь на обратное. Она так далеко отсюда. За пределами досягаемого.

Я молчу. Она достаточно близка ко мне и сильно связана, чтобы найти дорогу обратно.

— У нас есть ключ к решению, — отвечаю. — Это атаме. Мы могли бы воспользоваться его помощью.

— Каким образом? — ее голос обрывается; лучше бы ей не знать об этом.

— Он может помочь открыть дверь. Или, возможно, он и является этой дверью. Мы могли бы попытаться, — я трясу головой. — У Томаса лучше получается объяснять, но сейчас у него не выйдет.

Мама вздыхает, опуская взгляд на фото Анны. На ней изображена девушка шестнадцати лет, с темно-коричневыми волосами, белой блузой и улыбкой на лице, что шло вразрез с ее дальнейшими событиями.

— Я знаю, почему ты вынужден этим заниматься, — наконец, отвечает мама. — Но я не могу заставить себя понять это. Ты понимаешь?

Я киваю. Это лучшее, что у меня есть, и действительно большее, что я могу просить. Не поворачивая головой, она делает глубокий вдох и одним махом задувает все свечи, что вызывает у меня улыбку на губах. Когда я был ребенком, она постоянно использовала этот старый ведьмовский дешевый трюк. Затем она тушит янтарную смолу и берет фото Анны. После этого возвращает ее мне назад. Когда я убираю ее в бумажник, она достает тонкий белый конверт, который был зажат коленом.

— Сегодня пришло почтой, — говорит она, — от Гидеона.

— Гидеона? — рассеяно переспрашиваю я, принимая конверт.

Это немного странно. Обычно, когда он посылает мне почту, это или огромный пакет книг, или мамины любимые, покрытые шоколадом оладьи. Но когда я открываю его и высыпаю содержимое на ладонь, то вижу перед собой старую размытую фотографию.

Вблизи я слышу, как щелкает друг об друга воск, когда мама собирает свечи. Она что-то мне говорит и, пока бродит вокруг дерева, задает какие-то неясные вопросы, стряхивая пепел янтарной смолы с камня. На самом деле, я не слышу, что она говорит. Все, что мне остается делать — это смотреть на фото в своей руке.

На ней изображена облаченная в мантию и с накинутым капюшоном фигура, стоящая перед алтарем. Позади него заметны другие фигуры, точно также одетые в красные одежды. На ней я узнаю Гидеона, исполняющего ритуал, с моим атаме в руках. Но не это заставляет меня напрячься. А то, что остальные фигуры на фото, по-видимому, тоже держат в руках атаме. Как минимум, на картинке я насчитал пять таких же идентичных атаме.

— Что это? — спрашиваю, и показываю матери.

— Это Гидеон, — рассеянно отвечает та, а затем останавливается, когда замечает другие атаме.

— Я знаю, что это Гидеон, — говорю я, — но кто такие остальные? И чьи, черт возьми, эти атаме? — я указываю пальцем на ножи.

Я хочу верить, что это всего лишь фальшивые ножи. Подделка. Но почему? И что, если это не так? Существуют ли другие, такие же, как я, убивающие мертвых? Почему я не знал об этом? Такая мысль пролетает в моей голове первой, а затем проносится вторая: возможно ли, что я смотрю на создателей атаме? Но это не может быть правдой. По мнению моего отца, а также Гидеона, атаме в буквальном смысле считается древней, чем сама земля.

Мама до сих пор пристально разглядывает фото.

— Ты можешь это объяснить? — спрашиваю я, хотя очевидно, что она не может этого сделать. — Почему он отправил ее мне? И без каких-либо объяснений?

Она наклоняется и поднимает разорванный конверт.

— Я не думаю, что это его рук дело, — отвечает она. — Адрес принадлежит ему, но не почерк.

— Когда ты в последний раз разговаривала с ним? — интересуюсь я, снова допуская, может, с ним что-нибудь случилось.

— Вчера. С ним все в порядке. Он не упоминал об этом фото, — она смотрит на дом. — Я позвоню ему и расспрошу.

— Нет, — внезапно выпаливаю я. — Не делай этого.

Я прочищаю горло и удивляюсь, как же мне выразить свои мысли, но, когда она вздыхает, я понимаю, что она знает, о чем я думаю.

— Полагаю, мне следует его навестить.

Между нами возникает небольшая пауза.

— Ты хочешь просто собрать вещи и поехать в Лондон? — моргает она.

Я не ожидал, что она спросит так открыто. На самом деле, в глазах матери я замечаю так много любопытства, которое, возможно, я не увижу больше никогда. Все дело в фото. Она тоже это ощущает. Кто бы его ни отправил, он рассчитывает на эту наживку, тем самым оказывая влияние на каждого из нас.

— Я поеду с тобой, — сообщает она. — Утром закажу рейс.

— Нет, мам, — я кладу руку на ее и молюсь, чтобы мне удалось переубедить ее.

Она не может поехать, потому что кто-то или что-то пытается завлечь меня туда. Со всем своим шармом, что Морфан говорил о наступлении грозы и напряжении; я, наконец-таки, улавливаю этот аромат. Это фото не является им как таковым. Это просто большой сальный хлебный мякиш. И если я последую совету незнакомца, то он приведет меня к Анне. Нутром чувствую.

— Послушай, — говорю я. — Я поеду к Гидеону. Он все мне объяснит и не даст попасть в беду. Ты же знаешь его.

Она с сомнением, вспыхивающим на лице, смотрит на фото. Она не готова позволить изменить одному лишь снимку представление о человеке, которого мы знаем почти всю свою жизнь. Если честно, то и я тоже. Когда я приеду, Гидеон мне все объяснит.

— Чтобы там ни было, — отвечает она, — как думаешь, знают ли они об атаме? И о том, откуда он взялся?

— Да, — говорю я.

И, думаю, Гидеон тоже в курсе. Он знал об этом все это время.

— И ты считаешь, они знают, как открыть вход, о котором упоминал Томас?

— Да, — отвечаю я.

И даже больше. Кажется, все уже настроено. Мама опускает взгляд на дерево и на черное пятно пепла, оставшееся от ее молитвы.

— Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня, Кас, — говорит она упавшим голосом. — Я знаю, что ты желаешь спасти ее и думаешь, что у тебя получится. Но когда придет время, и если цена будет слишком высока, запомни, что ты мой сын. Обещаешь?

Я пытаюсь улыбнуться.

— Почему ты думаешь, что мне придется заплатить высокую цену?

— Такова суть. Теперь пообещаешь?

— Да. Обещаю.

Она качает головой и очищает платье от травы и грязи, эффектно удерживаясь от опрометчивых поступков.

— Возьми Томаса и Кармел с собою, — продолжает она. — Я помогу им с билетами.

— Тут может оказаться небольшая неувязочка, — и рассказываю, что между ними произошло.

На мгновение мне кажется, что она приняла решение, — типа, что мне следует предпринять в такой ситуации, или как помочь им помириться — но затем она трясет головой.

— Извини, Кас, — говорит она, поглаживая мою руку, словно это я порвал с кем-то свои отношения.

Уже проходит полтора дня, а сообщения от Томаса все еще нет. Каждые пять минут я проверяю свой телефон, как какая-то влюбленная школьница, задумываясь над тем, позвонить ли ему или лучше оставить в покое. Возможно, ему удалось все-таки поговорить с Кармел. Если это так, тогда я не хочу вмешиваться. Однако, если в ближайшее время я не расскажу ему о фотографии, то моя голова просто взорвется, и о поездке в Лондон. Существует такая вероятность, что он даже не захочет поехать.