— Идемте внутрь, — бормочу я, двигаясь вперед, чтобы потянуть на себя дверь.

У Томаса есть раздражающая привычка быть в ударе, вспыхивать, как попало, лучами света со скоростью миллион миль в час, словно сейчас его отдубасит редко появляющийся призрак или что-то в этом духе. Но призраки пугливые. А если нет, то уж точно осторожные. Никогда в жизни я не открывал дверь и не обнаруживал, что пристально смотрю прямо в лицо мертвого. Однако я заходил внутрь и сразу понимал, что за мной следят. Тоже происходит и сейчас.

Глубоко в груди зарождается необычное ощущение, то чувство глубокого понимания откуда-то сзади. Странное чувство, когда за вами наблюдает мертвый, потому что вы не можете точно определить, откуда он смотрит. Это факт. Он раздражает, но вы ничего не можете с этим поделать. Точно так же, как стробоскопы Томаса.

Я иду в центр амбара и ставлю фонарь на землю. В воздухе разит тяжелой пылью и старым сеном, разбросанным по грязному полу. Когда я огибаю медленный круг рукой, осторожно и не дребезжа лучом своего фонарика, он шепчет и хрустит под ногами. Кармел с Томасом обращают на этот звук пристальное внимание, находясь прямо возле меня. Я знаю, что Томас, по крайней мере, ведьмак, который в силах тоже почувствовать, когда за нами следят. Луч его фонарика бегает по стенам вверх и вниз, выискивая углы и места, чтобы спрятаться. Он слишком много мельтешит им вместо того, чтобы использовать свет в качестве приманки и обратить внимание на темноту. Раздаются слишком громкие звуки шороха одежды; волосы Кармел перекидываются то назад, то вперед через плечо, издавая шум, словно чертов водопад, когда она оглядывается по сторонам.

Я вытягиваю руки и отхожу, позволяя свету от фонаря пробиться сквозь нашу сбитую в кучу толпу. Наши глаза адаптируются к свету, поэтому я и Кармел выключаем фонарики. В амбаре пусто за исключением каркаса старого плуга, пристроенного в южном углу, и затем фонарь окрашивает комнату в неяркий желтый цвет.

— Это то место? — интересуется Кармел.

— Ну, довольно неплохое для ночевки, — отвечаю я. — Утром мы попытаемся куда-нибудь прогуляться, где лучше нас примут, и вызовем эвакуатор.

Кармел кивает. Она въехала в суть. Путник, сидящий на мели, шевелит извилинами лучше, чем вы думаете. Именно поэтому он появляется в самых разнообразных ужастиках.

— Здесь не теплее, чем снаружи, — комментирует Томас.

Он тоже, наконец-то, выключает свой фонарик. Над головой раздается шум движения, поэтому он подпрыгивает на милю, в спешке вытаскивая фонарик и направляя луч в потолок.

— Похоже на голубей, — говорю я. — Хорошо. Если мы застрянем здесь на длительное время, сможем приготовить курицу-гриль.

— Это…отвратительно, — сообщает Кармел.

— Это дешевая птица. Давайте проверим.

Дальше находится шаткая, гнилая лестница, ведущая к чердачному люку. Я полагаю, там мы увидим сеновал, кучу ночующих голубей и воробьев. Мне не нужно напоминать ребятам, чтобы они были начеку, потому что они и так находятся прямо позади меня, в постоянном контакте со мною. Когда носок Кармел наскакивает на зубцы вил, наполовину зарытых в сене, она кривит лицом. Мы косимся друг на друга, пока она трясет головой. Ведь это же не могут быть те самые вилы, на которые упала жена фермера. Мы уговариваем сами себя в этом, хотя, думаю, нет никаких причин считать, что это были именно те вышеупомянутые вилы.

Я подхожу к сеновалу первым. Кругозор моего фонарика высвечивает большое, широкое пространство пола, покрытого сеном, и несколько высоких штабелей кип вдоль южной стены. Когда я освещаю наклонную крышу, то вижу около пятидесяти голубей, ни один из которых не переживает за суету, попадающую в их поле зрения.

— Поднимайтесь, — говорю я.

Томас взмывает следующим, а затем мы вдвоем помогаем Кармел.

— Смотрите в оба. Это сено загажено птичьим дерьмом.

— Мило, — ворчит она.

Стоило нам всем взобраться наверх, как мы оглянулись вокруг, но ничего подозрительного не заметили. Чердак представлял собой огромное, просторное помещение, засоренное сеном и птичьим пометом. Здесь, должно быть, пользовались полиспастом[7] для перетаскивания сена, подвешенного к потолку, а также толстыми веревками, закрепленными над стропилами.

— Знаете, что я ненавижу в фонариках? — спрашивает Томас, пока его луч исследует комнату, где внезапно натыкается на головы птиц с хлопающими крыльями и доски, покрытые паутиной. — Они всегда вынуждают рисовать в голове картинки, которых мы не видим. То, что по-прежнему не доступно в темноте нашим глазам.

— Истинная правда, — соглашается Кармел. — Это худший кадр в фильме ужасов. Когда фонарик в результате натыкается на то, чего так долго ищешь, внезапно тебя озаряет, что лучше бы не знать, что именно там находится.

Им обоим нужно заткнуться. Сейчас не время паниковать. Я немного отстраняюсь, чтобы положить конец их разговору и заодно проверить на прочность пол. Томас двигается немного в другом направлении, оставаясь ближе к стене. Фонариком я освещаю тюки сена, обращая особое внимание на места, в которых может кто-то прятаться. Я ничего такого не заметил, кроме как насколько большими они кажутся с коричневыми и белыми точками по всей длине. Внезапно позади меня раздается длинный скрипучий звук, и, когда я поворачиваюсь, порыв ветра бьет меня по лицу. Томас нашел одну из дверей, скрытых под сеном, и открыл ее.

Ощущение, что за нами наблюдают, исчезло. Теперь мы всего лишь трое детей, забредших в заброшенный амбар, поэтому, продолжая делать вид, что мы попали в беду, никому из нас уж точно не пойдет на пользу. Может, не стоило начинать именно с этого места, и возникшее чувство, как только я прошел через дверь, было случайностью?

— Мне кажется, что твоя руна не слишком хорошо справляется со своей работой, — говорю я.

Томас пожимает плечами. Его рука рассеяно опускается в карман, где рунический камень тяготит его ткань.

— В нем никогда нельзя быть уверенным на сто процентов. Я не очень часто имел дело с рунами и до этого момента лично не вырезал ни одного такого, — он наклоняется и смотрит через только что найденную дверь в ночь. Становится холоднее; его дыхание превращается в туманное облачко. — Может, это вообще не имеет значения. Я имею в виду, если это то самое место, сколько людей тогда на самом деле в опасности? Кто появляется здесь? Призраку, или кто бы он ни был, вероятно, надоело все это, и он ушел подстраивать случайную смерть где-то в другом месте.

Случайная смерть. Эти слова колупают мой мозг.

Я идиот.

Веревка соскальзывает из стропила. Я поворачиваюсь закричать во все горло об этом Томасу, но слова вылетают слишком медленно. Все, что мне удается выкрикнуть, только его имя, поэтому я бросаюсь и бегу к нему, потому что вижу, как падет веревка, а призрак, привязанный к ней одним концом, на полсекунды материализуется прежде, чем успевает пихнуть через дверь Томаса, который затем летит головой вниз с сорокафутовой высоты на холодную, твердую землю.

Я ныряю следом за ним. В карман набиваются прутья сена, замедляя мое движение, но я ни о чем другом не думаю, кроме Томаса, и, когда я перепрыгиваю через подсенную дверь, мне удается зацепиться за его ногу. Моим костяшкам пальцев требуется каждая унция силы, чтобы удержать его, когда он ударяется о сторону амбара. В следующий момент Кармел находится рядом, также наполовину свешиваясь из двери.

— Томас! — кричит она. — Кас, вытащи его!

Удерживая за ногу, мы тащим его назад внутрь, сначала за пальцы ног, а затем за колени. Томас все это время держит себя в руках, не издавая ни звука. Нам почти удалось вытащить его, когда я слышу крик Кармел. Мне не нужно оборачиваться, потому что знаю, это дело рук призрака. Я чувствую ледяное давление по своей спине, и вдруг в воздухе появляется эдакий запах, когда вы оказываетесь в мясохранилище.

Поворачиваясь, я вижу его перед собой: молодого парня в выцветшем комбинезоне и хлопчатобумажной рубашке с короткими рукавами. Он выглядит толстым, с набитым брюхом и бледными руками, словно раздутые сосиски. Что-то не так с его формой головы.