— Я жду! — повторил Лаблаш повелительным тоном.

Что-то в тоне его голоса заставило мексиканца попятиться к двери, открыть ее и выйти. Лаблаш, не выпуская из рук револьвера, отошел вбок и захлопнул дверь, затем тотчас же запер ее и задвинул засов. Обойдя кругом стен комнаты, он подошел к окну и закрыл железные ставни. Все это он проделал очень быстро и, вернувшись к камельку, опустился в кресло, тяжело дыша.

— Хорошо, что я понимаю мексиканскую натуру! — проговорил он, потирая свои мясистые жирные руки. — Недурненькое дельце! Две тысячи за семь тысяч! Достопочтенному Беннингфорду придется раскошелиться. Он уплатит мне все, до последнего цента… до последнего цента!..

Лаблаш был уверен в успехе. Но молодая девушка перехитрила его…

Было почти темно, когда Джеки вернулась в ранчо. Она рассталась с Беннингфордом на краю болота, и оттуда он прямо поехал к себе. Джеки, вернувшись домой, прежде всего подумала о письме, которое она оставила дяде. Она посмотрела кругом в комнате, но письма нигде не нашла. Остановившись у печки, она стала задумчиво смотреть в огонь, постукивая пальцами в перчатке по спинке кресла, стоявшего перед огнем. Она не сняла ни шляпы, ни перчаток.

Выражение ее смуглого, строгого лица беспрестанно менялось, очевидно, отражая на себе течение ее мыслей. Когда она смотрела на игру огня, то ее большие, темно-серые глаза вдруг становились серьезными. В глубине их точно таилась какая-то тревога, затем порою все ее лицо внезапно освещалось нежной улыбкой, которая опять сменялась выражением холодной, упорной ненависти и какой-то затаенной печали. Губы ее были все время сжаты, и брови слегка сморщены, что ясно указывало на душевную борьбу, происходившую в ней.

Наконец она встала и, подойдя к столу, позвонила. На звонок тотчас же открылась дверь, и вошла служанка.

— Дядя был дома, Мэми? — спросила она коротко.

— Нет, мисс, — также коротко отвечала служанка.

Это была девушка с довольно умным лицом, на котором, однако, ничего прочесть было нельзя, так как, очевидно, она привыкла скрывать свои мысли от взоров посторонних наблюдателей. Ее жесткие черные волосы и темный цвет кожи указывали на ее полуиндейское происхождение. Джеки недаром говорила, что «кровь гуще воды», поэтому все ее слуги были из лагеря метисов.

— Моя записка была передана дяде? — спросила она, как будто совершенно спокойно, но в душе все же с тревогой ждала ответа.

— О да, мисс, Силас сам отдал ему письмо. Хозяин был в обществе мистера Лаблаша и доктора, — осторожно добавила Мэми.

— Что же он ответил, когда Силас сказал ему, что тут есть письмо для него?

Он послал Силас за этим письмом, мисс.

— Дядя не сказал, когда он вернется?

— Нет, мисс…

Мэми держалась за дверную ручку, как будто не решаясь говорить.

— Ну что? — нетерпеливо спросила Джеки, заметив, что девушка что-то не договаривала.

— Силас, — сказала девушка тоном осуждения и недоверия, — вы знаете, мисс, какие у него бывают странные понятия, у Силаса! Он говорил…

Девушка смутилась, заметив на себе пристальный взгляд своей госпожи.

— Говорите же, Мэми! — нетерпеливо воскликнула девушка с каким-то испугом.

— Он сказал только, что хозяин был как будто не совсем… не совсем здоров!

— А! Я понимаю… Вы можете идти, — прибавила Джеки, заметив, что девушка продолжает стоять у дверей.

Когда служанка вышла, Джеки снова вернулась к печке и задумавшись смотрела на огонь. Душа ее была полна тревоги, ясно отражавшейся на ее побледневшем личике. Как ни была смела и мужественна эта девушка прерии, но она чувствовала свое бессилие бороться с действительностью. Смутные опасения, постоянно мучившие ее, внезапно приобрели реальный характер. Она питала к своему дяде почти материнскую привязанность. Это была любовь сильной решительной натуры к слабому, нуждающемуся в поддержке человеку, любовь, к которой примешивалось и чувство глубокой благодарности к доброму старику, давшему бедной осиротевшей девочке приют и окружившему ее лаской и привязанностью. Благодаря ему она была счастлива в детстве и юности, счастлива до настоящего времени. А теперь? Теперь она видела, что ее добрый, славный дядя, все более и более поддается своей всепоглощающей страсти к азартной игре и, чувствуя, что катится вниз, что губит себя и будущность своей племянницы, бедный слабый старик старается найти утешение в вине. Он стал напиваться все чаще и чаще, и Джеки ясно видела своими любящими глазами несомненные признаки нравственного падения. Она со страхом наблюдала за ним. Мужественная и решительная, она могла смотреть в глаза опасности, стойко перенести грозящее ей полное разорение, но это было больше, чем она в состоянии была вынести. Видеть такой упадок человека, который был для нее больше, чем родной отец, было слишком ужасно!..

Две крупные слезы, навернувшиеся на ее прекрасных, сумрачных глазах, медленно скатились по ее щекам. Она склонилась под этим ударом судьбы, точно молодая ива под действием налетевшего урагана.

Однако это был лишь временный припадок малодушия. Ее мужество, вскормленное дикими условиями жизни в прерии, восторжествовало над чисто женской слабостью, и она встрепенулась. Своими руками, с которых она так и не снимала перчаток, она вытерла слезы. Нет, она не должна плакать, она должна действовать! Ведь она заключила торжественный договор с человеком, которого любила и который любил ее! Она должна встряхнуться и начать действовать без промедления…

Она оглядела комнату, точно стараясь убедить себя, что кругом нее все оставалось по-прежнему. Но ей казалось, будто ее старая жизнь исчезла и она вступает в какую-то новую жизнь, чуждую ей, начинает новое поприще, в котором она не видела будущего, а только настоящее. Она чувствовала себя как человек, который надолго прощается со своей прежней счастливой жизнью. Выражение ее лица указывало, что это доставляет ей страдание. С тяжелым видом она вышла из комнаты и покинула дом. Ее охватило холодным ночным воздухом. Она шла, погруженная в глубокую думу, не обращая внимания на привычные звуки, раздающиеся с фермы, мычание коров, кваканье лягушек, скрип ворот. Она думала о той работе, которая предстояла ей в будущем, и ночной мрак словно прокрадывался ей в душу, наполняя ее печальным предчувствием грозящего бедствия.

До дома доктора Аббота было лишь небольшое расстояние, и ночная темнота не могла служить препятствием для Джеки. Она шла быстрыми, легкими шагами, имея перед собой вполне определенную цель.

Миссис Аббот была дома. Маленькая гостиная в доме доктора была удивительно уютна и комфортабельна, хотя убранство ее было простое и без всяких претензий. Печь находилась в центре, и тепло, которое она распространяла в комнате, так приятно подействовало на Джеки после холодного ночного воздуха. Миссис Аббот сидела у печки и попеременно то бралась за книгу, лежащую на коленях, то снова принималась за шитье. Она ждала возвращения своего мужа к ужину, зная по опыту, что ей надо запастись терпением для этого, и чтение, и шитье помогали ей скоротать время.

— Ну, милая тетя Маргарет, — сказала, входя, Джеки, вполне уверенная в радушном приеме, — я пришла, чтобы поболтать с вами. Дома никого нет, — она кивнула в сторону ранчо.

— Я очень рада, милое дитя! — воскликнула миссис Аббот, вставая ей навстречу, ласково обнимая ее и целуя ее в обе щеки. — Иди, садись сюда, к печке. Но сними сначала эту противную шляпу. Говоря по правде, я никогда не могла понять, зачем ты носишь ее! Видишь ли, когда я была невестой…

— Знаю, знаю, что вы хотите сказать! — перебила ее девушка, улыбаясь, несмотря на свою душевную боль. Ей было хорошо известно, что эта милая славная старушка вся жила в прошлом и любила рассказывать свои воспоминания о днях своей молодости людям, которые ей были симпатичны. Джеки много раз с участием выслушивала ее, но на этот раз она не была расположена к этому, так как пришла, чтобы поговорить о серьезных вещах, зная, что когда тетя Маргарет захочет, то может давать очень хорошие практические советы. И теперь тетя Маргарет тотчас же заметила, что, несмотря на старание Джеки казаться веселой, что-то было неладное с ней.