– Мы же просто стояли в очереди, – говорю я наконец, обозлившись на толпу, которая глазеет на нас, словно на животных в зоопарке. Мне нужно как можно скорее вернуться к дедушке, он ждет меня за рулем, голова его кровит. – Я хотела купить вату. – Я поднимаю упаковку, предъявляя полицейскому. – Это не угрожает общественной безопасности.

Кое-кто зафыркал, оценив мою шутку.

Полицейский аж побагровел:

– Вы все трое выстроились подряд. Это запрещено законом.

– Нет, законом это не запрещено, – возразила я, и оба Заклейменных удивленно уставились на меня.

Другое странно: как это полицейский не разбирается?

– Это всего лишь правило, которое государственная организация подкрепляет угрозой наказания. Это не закон. Вы не можете арестовать меня за то, что я оказалась рядом с этими двумя мужчинами. Вы – полицейский, а не страж. Ваш долг – служить людям и защищать их.

– Вот именно, защищать от таких, как вы! – выкрикнул мужчина из толпы.

– Нет, – продолжала я, обращаясь к полицейскому. – Ваша обязанность – служить в том числе и мне, защищать меня. Я тоже часть общества.

– Вот уж тебе, Клейменная, я точно служить не стану, – прорычал он. Как будто я заразная.

А ведь не так давно я доверяла полиции, восхищалась ее работой, чувствовала себя под защитой. Сегодня в магазине люди шипели мне вслед проклятия, уволакивали с моего пути детей, никому нельзя поглядеть в глаза. Гнев закипает во мне. Это же все противоречит здравому смыслу.

Я ведь твердо придерживаюсь логики, дефиниций, черное или белое.

– Ч-О-У-П! – ору я полицейскому.

Гнев так и полыхает внутри. Я учила это в школе. Нас всех этому учили. Почему он забыл простые вещи, которым его наверняка учили, как и меня? Почему в реальном мире никто не поступает по школьным прописям?

– «Ч» – это Честность, – принимаюсь я расшифровывать аббревиатуру, и голос мой дрожит, но не от страха – от гнева. Я стараюсь, как могу, совладать с ним. – Всегда быть честным, следовать принципам этики и справедливости. Вот что в первую очередь требуется от полицейского. «О» – ответственность. Принять на себя личную ответственность и обеспечить ответственность каждого перед обществом.

Толпа загудела, но я продолжаю, глядя полицейскому прямо в глаза.

– «У» – Уважение. Уважение к людям, к правам и потребностям человека!

Зрители что-то вспоминают, некоторые уже кивают, соглашаясь. Полицейский шагнул ближе ко мне, поднес к губам рупор и приказал всем отойти.

– Осторожнее, – шепнул мне Заклейменный, стоявший впереди.

Полицейский стоит уже вплотную ко мне, ухмыляется высокомерно.

– Отпустите их! – выкрикнул кто-то из толпы.

– Точно, они ничего плохого не сделали. Просто в очереди стояли.

Все что-то кричат, полицейский вовсе теряет контроль над собой. Частые бусины пота выступают у него на лице. Ему страшно. Он – один против всех.

– Эту девушку показывали по телевизору, она знаменитость, – кричит кто-то еще. – Нельзя ее трогать.

– Та самая, с пятью Клеймами.

Полицейский щурится, вглядываясь в меня, соображая, кто я есть. Похоже, он меня боится.

– Самая порочная! – заорал еще один, но остальные зашикали, велели заткнуться. Толпа разделилась, люди заспорили между собой.

Полицейский отстегивает от пояса дубинку.

– Это еще что? – спрашивает тот, кто стоит позади меня. – Дубинка-то зачем?

– Молчать! – орет полицейский. Уже и верхняя губа вся в поту.

– Она совсем ребенок! – заступается женщина. – Бога ради, отстаньте от нее.

Этот отчаянный вопль спровоцировал новый шквал эмоций.

– Помалкивай! – с угрозой говорит мне полицейский. – Держи рот на замке, поняла?

Я набрала в грудь воздуха. Я еще не закончила. Логика требует по крайней мере завершить то, что я начала. Через несколько минут дед сообразит: раз я не возвращаюсь, значит, что-то случилось. Он нажмет на газ и успеет уехать. Не знаю уж, чем он занимался в прошлом, но верным инстинктом обзавелся.

– Профессионализм, – произношу я заключительное слово, негромко, обращаясь только к полицейскому. – Профессиональная полицейская помощь всем и каждому.

Он поглядел на что-то за моим плечом, и я извернулась, проверяя, что там – там ничего не было, но, пока я сообразила, как меня развели, он успел замахнуться и врезать мне под коленки. Ноги подкосились, и я рухнула. Склянка с лекарством разбилась об пол.

На миг все замерло, словно каждому нужна была краткая пауза, чтобы сделать выбор, разобраться, понять, на чьей же он стороне. Потом разразился бунт.

Снизу мне видны были только ноги: уже не праздно топчущиеся ноги зевак, но действующие, бегущие. Ноги повсюду, со всех сторон. Кто-то наступал на меня, кто-то всеми силами пытался защитить, оградить, но каждый раз, когда я пыталась подняться, меня тут же вновь сшибали с ног – толчком, ударом, пинком, пока я не скорчилась на полу, обессилев, прикрывая голову руками и дожидаясь, чтобы рассеялись черные мушки перед глазами. Дышала я с трудом. А потом послышались свистки – явились надзиратели, среди пестрой обуви замелькали черные башмаки. Часть толпы обратилась в бегство, но откуда-то спешат подкрепления и тоже вступают в бой. Снизу видно, как мелькают кулаки, течет кровь. Уже и не понять, кто за кого бьется. В какое-то мгновение, когда мне удалось проморгаться, мне померещилась в дверях супермаркета Эниа Слипвелл – стоит и наблюдает. Но меня к тому времени столько раз стукнули по голове, что могли и галлюцинации начаться. Я перестала бороться, уже не пыталась привстать, свернулась клубочком, но и в таком положении меня настиг очередной удар по голове – и тут же башмак двинулся прочь, не заметив меня, и я еще успела ощутить прикосновение кожи к лицу, а дальше все расплылось.

Я слышала шум, потом перестала слышать. Звон в ушах перекрыл все прочие звуки. Я лежала на земле, потом я куда-то летела по воздуху – не умерла ли я? Не должна ли подняться и идти навстречу свету? Но этот свет – всего лишь фонари супермаркета, и я в общем-то жива, хотя и лечу. Наконец я ощутила и руки, которые меня несли, большие руки, надежные, утешительные. И шею, которую я бессознательно обнимала. И грудь, на которой покоилась моя голова. Кто-то нес меня. Смотреть ему я могла только в грудь, и тут же увидела «П» – в точности как у меня, чуть пониже ключицы, там, где футболка порвалась в драке. Заклейменный несет меня. Пахнет от него приятно, чистым потом и чем-то еще, что я пока не могу определить, но это запах безопасности. Несет меня, как ребенка, и я приникла к нему, головой к груди, затылок уютно уместила у него под подбородком, отвернулась от режущего глаза света. Он несет меня, а я вдруг осторожно провожу кончиком пальца по «П» на его груди, и он останавливается с размаху. Никогда прежде не прикасалась я к чужому Клейму. На ощупь в точности как мое. Как мои первые пять, не как то, шестое, на спине, когда меня прижгли без анестезии – я дернулась, и шрам вышел расплывчатый, с неровными краями. Я не убираю палец от Клейма – этот чужой человек уже не совсем чужой, его Клеймо так похоже на мое, словно я притронулась к собственной коже.

Я приподнимаю голову, вижу, как ходит большой кадык, и окончательно узнаю, кто это, кто смотрит мне прямо в глаза.

Кэррик.

Его внимательный взгляд, встревоженный, огорченный. Я спешу улыбнуться в ответ. Кэррик, которого я привыкла видеть через стекло. Но теперь стекла между нами нет. И, позабыв о бушующем вокруг безумии, он ответно улыбается мне.

– Говорил же: я тебя разыщу.

И мы летим прочь, прочь, подальше от этого света, от этого шума.

Я очнулась со стоном, болело все тело, с головы до мизинца на ноге. Проснулась я в постели, у себя дома. Было темно, только сквозь узкую дверную щель с площадки пробивался свет. Понадобилась минута-другая, чтобы зрение приспособилось к сумраку, но вскоре я уже отчетливо все различала. На стуле у кровати никто не сидит. На мне та же одежда, в которой я уехала с вечера. За окном темно, то есть уже больше десяти вечера, я проспала несколько часов. Потом вдруг волной обрушилось все, что произошло в супермаркете, я спохватилась: как же дедушка, он ждал меня снаружи, и эта рана на голове… Дайте мне телефон, я сейчас же ему позвоню, хочу убедиться, что он выбрался, он в безопасности… Но в этот момент снизу донеслись голоса.