Загадочная старушка с вуалью оказалось некоей Сивиллой Гельрод, 62 лет от роду, вдовой, которую двадцать два года назад суд оправдал по обвинению в убийстве собственного мужа, а спустя шестнадцать лет - приговорил к году исправительных работ на Фабрике за распространение детской порнографии.

- Интересная старушенция, - прокомментировал Гастон. - Держала в Ашмедае подпольное фотоателье с целым выводком малолеток на любой вкус. Продавались, разумеется, не только фото, но доказать это не смогли. Знаешь, где она теперь работает? В детском приюте на площади Искупления. Главная смотрительница, недурно, а?-

- Как она туда попала?

- Трудно сказать. По протекции. Говорят, ее туда пропихнул сам Ксавье. Знаешь, кто это?

- Знаю, - кивнул Лимек, и Гастон подвинул к нему следующую фотографию.

- Это Ленц, секретарь Ксавье, - Гастон постучал кривым пальцем по размытой физиономии блондина, выглядывающего из окна "Бентли". - В комиссариате на него ничего нет, но в редакции ходили слухи... Месяц назад его арестовал "Трискелион". Сам понимаешь, все сразу закопошились - когда берут личного секретаря председателя совета директоров Фабрики, жди больших перемен. Но не тут-то было: через два дня Ленца выпустили, а Ксавье остался и на свободе, и на своем месте. Дело темное, никто не знает, что там произошло. Поговаривают, что там, - Гастон ткнул пальцем в потолок и понизил голос до шепота, - идет какая-то грызня между Ксавье и Куртцом... И если ты встрял в эту грызню, старик, то уж сделай милость - меня не впутывай, а?

- Ладно, не бойся. Это кто? - спросил Лимек, беря в руки фотокарточку Коверкотового.

- Не знаю, - помотал головой Гастон. - Этого типа нет ни в одной картотеке. Может быть, просто прохожий?

- Может быть, и прохожий... Это все?

- Да. С тебя сто талеров. Гони монету!

Лимек отсчитал журналисту пять бумажек по двадцать талеров и еще десятку подсунул под бутылку.

- Это за выпивку. Разузнаешь, кто этот субъект в пальто - получишь еще сотню.

- Ого! - округлил глаза Гастон. - Дай мне пару дней, и я принесу тебе его метрику!

- Пару - дам... Но не больше. Фото оставь, себе новое напечатаешь.

Гастон Лепаж сгреб со стола деньги и фотографии, подхватил недопитую бутылку и быстро направился - почти побежал - к выходу, бросив через плечо:

- Я тебе позвоню на днях!

Когда журналист ушел, Лимек почувствовал голод. Последний раз он ел еще утром, перехватив бутерброд и чашку кофе в офисе (и то благодаря назойливой заботливости Абби). Сыщик подозвал официанта, заказал жареную картошку с зеленым горошком, бифштекс и кружку пива. Умяв все это в один присест, Лимек закурил, выудив из пачки единственную не сломанную сигарету. От сытного ужина его клонило в сон. Прийти домой, залезть под обжигающе горячий душ и рухнуть на кровать. Но была одна загвоздка: возвращаться домой не следовало. Если это Коверкотовый навел трискелей на квартиру Мёллера (а больше некому), то он же мог направить их к Лимеку. Наверняка Коверкотовый уже выяснил адреса квартиры и конторы сыщика... Завалиться к себе в грязном пальто и мокрых брюках, когда там засада трискелей - не самая лучшая идея. Нет, сегодня надо переночевать там, где Лимека никто искать не будет...

Впрочем, с этим проблем в "Скрипке" не возникало никогда. Лимек подсел к оцинкованной барной стойке, над которой висел пустотелый каркас скрипки и смычок - память о скрипаче, когда-то игравшем здесь грустные мелодии за ужин и рюмку абсента, а потом зарезанном в пьяной драке, - и заказал двойную порцию джина и пачку сигарет.

- Видали воронье? - спросил бармен, колоритный тип с обритым наголо черепом и пышными усами. - Люди говорят, дурная примета. К большому Шторму.

В приметы Лимек не верил. Он пригубил джин и, замкнувшись в коконе одиночества, позволил окружающему миру обтекать себя. Лимек уже пару лет приходил сюда по вечерам - именно сюда, в низкопробное заведение с дурной репутацией, мерзкими завсегдатаями, дешевыми шлюхами, плохой кухней и разбавленным пойлом. "Голодная скрипка" была идеальным кафе для тех, кто хотел остаться один - в шуме и вони, в окружении пьяных рож можно отрешиться не только от окружающего мира (джин тому способствовал), но и от самого себя.

Будучи постоянным клиентом, Лимек даже не знал, как зовут бармена - а того не интересовало, как зовут сыщика. Обоих это устраивало: в "Голодной скрипке" никто не лез к тебе в душу, разве что в кошелек...

- Угостите девушку рюмочкой? - спросили у Лимека под боком.

Сыщик обернулся и оглядел "девушку" с головы до ног. Потаскушка, на лице толстый слой штукатурки, волосы обесцвечены, глаза усталые, на чулках затяжки.

- Сколько? - напрямую спросил Лимек.

- Двадцать в час, сотня за ночь, - привычно ответила "девушка".

- Живешь далеко?

- Рядом.

- На всю ночь, - решил Лимек, снимая тем самым проблему ночлега.

Лимек проснулся незадолго до рассвета, и долго лежал в темноте, прислушиваясь к тиканью ходиков и борясь с желанием закурить. Рядом на подушке тихонько посапывала снятая им в "Голодной скрипке" шлюха.

Шлюху звали Петра. Настоящее это было имя или творческий псевдоним, Лимек выяснять не стал. Ей было что-то около тридцати, но выглядела она из-за броского макияжа и скорбных морщин в уголках рта на все сорок. По-крестьянски широкая в кости, с крепким задом и большой грудью, Петра была бы вполне привлекательна, если бы не тусклый взгляд и износившаяся фигура. Первым делом Лимек отправил Петру в ванную и заставил смыть косметику. Вернулась шлюха с коробочкой презервативов и начала деловито, без суеты (а куда торопиться? Клиент оплатил за всю ночь) раздеваться, аккуратно вешая одежду на спинку стула. Сняла лифчик, освободив тяжелые, чуть обвислые груди, и, оставшись в одних панталонах, потянулась в ширинке Лимека. Губы у Петры были полные и горячие.

Разложив ее на скрипучей кровати и проникая внутрь, Лимек думал о белых ляжках Альбины с клеймом "Шебы" над черным кружевом чулка. Петра была профессионалкой и продавала себя за деньги, пускай и не очень большие; Альбина же Петерсен относилась к тому типу женщин, готовых спать с кем угодно, лишь бы не в одиночестве. "Шеба". Лимек слышал об этом салоне многое, но ничего хорошего...

Для сыщика секс с проститутками служил своего рода заменой алкоголю - позволял забыться на время, потеряться в механическом повторении однообразно-приятных движений, что-то вроде мастурбации, только насыщеннее. И после разрядки наступала апатия и отвращение к процессу и партнерше, будто похмелье после крепкой попойки. Сегодня все повторилось.

Петра зашевелилась во сне и пробормотала что-то похожее на "сыночек". Лимек приподнялся на локте и огляделся. Сквозь занавески пробивался серенький рассвет.

Петра попыталась превратить нищенскую квартирку, расположенную в десяти минутах ходьбы от "Голодной скрипки", и в пяти - от Бездны, в уютное мещанское гнездышко. Обои в цветочек, множество старых даггеротипов на стенах, семь слоников и фарфоровая пастушка на этажерке, торшер, абажур с бахромой, разномастный хрусталь в серванте, кресло с пуфиком для ног возле тумбочки с патефоном, застиранные ситцевые простыни, стулья на гнутых ножках... Все - старое, облупленное, не единожды чиненное, купленное на блошином рынке, но с любовью холимое и лелеемое. В углу стоял "Зингер" с педальным приводом - видимо, память о предыдущей работе.

От желания курить сводило скулы. Лимек не выдержал, осторожно выбрался из-под одеяла. Окна были старые, на английский манер - Лимек приспустил верхнюю половину и чиркнул спичкой.

Вид открывался на батарею береговой обороны. Старинные бастионы на краю Авадона возвели еще по приказу Танкреда Свирепого, который под старость впал в маразм и всерьез намерился воевать с Бездной.