— Слушаю вас.

Но голос замолк. Только слабый стук раздался несколько раз. Все тише, тише… Потом исчез.

«Раздумал разговаривать», — решил Крылов, кладя трубку на место. Он снова занялся своей работой.

Но странный звонок почему-то не давал покоя. Николай Григорьевич закрыл папку и задумался, смотря на телефонные аппараты, как будто ждавшие чего-то. Трудно все-таки допустить, что человек, ночью набравший номер телефона заместителя директора института, вдруг почему- то бросил трубку — и так внезапно… Голос был особенно громок, значит, вызов происходил через местную автоматическую станцию.

Говорившего, очевидно, что-то взволновало, он почти кричал. А потом этот стук, сначала отчетливо раздававшийся в телефоне, а затем все замирающий и замирающий, словно маятник останавливающихся часов…

Крылов положил руку на телефонную трубку, не снимая ее, и постарался представить себе происходившее в лаборатории. Не мог же неизвестный молча стучать по корпусу трубки, по микрофону. Может быть, он выпустил трубку из рук? Тогда она повисла на шнуре, и стук мог происходить от ударов ее о ножку стола, стула, наконец о стену. Наверно, с кем-нибудь, кто работал в лаборатории один, случилась беда. Может быть, сердечный припадок? Территория института велика, много помещений разбросано во дворе. Как узнать, кто снял и вдруг уронил трубку, не договорив начатой фразы? Но если трубка до сих пор висит на шнуре, номер этого аппарата должен быть все время занят. Крылов достал из ящика стола список телефонов института. «Начнем сверху», — решил он. «Автоматических регуляторов лаборатория», «Авторемонтные мастерские», «Андреев. Борис Петрович»…

Разные голоса отвечали Крылову на его фразу: «Это Крылов. Как там у вас?» Некоторые лаборатории молчали. Уже — пустые. Список телефонов благополучно приходил к концу, и Николай Григорьевич начинал сердиться на неведомого человека, выбившего его из колеи явно без всякой серьезной причины.

В лабораторию № 3 Крылов позвонил машинально. Он знал, что там нет никого. Работавший в лаборатории Гребнев после недели напряженных исследований отдыхал за городом. Днем в ней вел наблюдения другой сотрудник института, ушедший домой. Однако телефон оказался занятым. Кто же мог сейчас находиться в лаборатории? Крылов снова набрал шесть-один. Занято. Повторив вызов еще несколько раз, Николай Григорьевич решил пройти в лабораторию.

После нескольких дней оттепели вернулись морозы, и теплый воздух, застигнутый ими врасплох, превратился в иней, причудливо разукрасивший ветви деревьев, провода. Длинные белые иглы покрывали даже края абажура лампы, ярко обвешавшей крыльцо. Прислонясь к стволу высокого ясеня, стоял старый вахтер. У его ног, с виноватым видом опустив голову, сидела овчарка.

— Разве крыса — это твое дело, чтобы поднимать панику? Для крыс есть ловушки. А ты — сторож… — услышал Крылов наставительный голос вахтера.

В морозном тумане из окон отдельных корпусов в глубине двора института тянулись тускловатые оранжевые полосы света. Все было так спокойно, обыденно.

«Разве телефонный звонок — твое дело, чтобы поднимать панику?» — усмехаясь, подумал Крылов. Ему показалась нелепой тревога, вдруг охватившая его в кабинете. Надо было бы вернуться, но до лаборатории № 3 оставалось несколько шагов.

Дверь оказалась незапертой, но в комнате царила полная темнота, и светились только окрашенные специальным составом выключатели и приборы. Уже на пороге Крылов услышал как будто гудок далекого-далекого парохода. Николай Григорьевич зажег карманный фонарь и направил луч в сторону звука: гудела телефонная трубка, свисавшая на шнуре со стола.

Лаборатория № 3 представляла собою часть огромной модели, служившей для воспроизводства и изучения «механизма землетрясений». Только небольшая часть помещения была занята измерительными приборами и письменным столом Гребнева. Все остальное отделяла глухая стена, уходившая вниз до самой земли. Сейчас в стене зияла довольно большая трещина. Крылов быстро обвел всю лабораторию лучом фонаря. Сначала комната показалась пустой. Но вдруг ученый заметил в углу у окна валявшийся стул и около него вытянутые на полу ноги. Гребнев лежал вверх лицом, струйка крови, темнея, растекалась по светлому ковру. Николай Григорьевич бросился к сотруднику, расстегнул его воротник и приложил руку к сердцу. Оно еще билось.

Гребнев раскрыл глаза.

— Уже все прошло, Николай Григорьевич. Сейчас встану… После двенадцатибального землетрясения на островах архипелага Науэ так приятно полежать на твёрдой земле…

«Бредит» — решил Крылов. Положенный на стол фонарь освещал узкую полосу комнаты и Гребнева. Молодой человек попытался приподняться, но тотчас же снова опустился на ковер.

— Переоценил свои силы… — сказал он.

— Ладно, ладно. Не разговаривайте. Я позвоню в медпункт. Потом все расскажете.

Фонарь был уже раньше сильно разряжен и теперь медленно гас. Дальние предметы совсем исчезали в темноте, а очертания более близких расплывались в мутножелтом свете. Минуты ожидания тянулись для Крылова очень мучительно. Гребнев опять потерял сознание, и его руки, как казалось Крылову, холодели с катастрофической быстротой. Наконец по лестнице раздались торопливые шаги работников скорой помощи.

На другой день первым человеком, которого Крылов увидал в подъезде института, был Гребнев.

— Опыт удался, Николай Григорьевич! — воскликнул он, кидаясь навстречу Крылову, в изумлении остановившемуся на пороге.

Какой врач пустил вас сегодня в институт в таком состоянии? — сказал Крылов, смотря на перевязанную голову Гребнева.

— Да что врач… В лаборатории такое сейчас происходит! Полная удача опыта! Если бы вы сами взглянули…

— Вам-то можно двигаться? — спросил Крылов, недоверчиво осматривая бледного, заметно похудевшего Гребнева.

— Еще бы! Царапина зашита. А все остальное — главным образом нервное. Даже рекомендовали двигаться, работать… Честное слово! Я знал, что вы не поверите, и взял записку у. врача на всякий случай. Вот, пожалуйста.

— Хорошо. Идем. Но имейте в виду, я потом сам поговорю' с врачом.

В лаборатории № 3 Крылов с неприятным чувством покосился на телефонный аппарат и угол, в котором вчера его взгляд так нежданно натолкнулся на распростертое на полу тело.

Гребнев с усилием открыл двойные двери в помещение, залитое сейчас светом ярких, ламп. Это был глубокий, очень широкий колодец, центральную часть которого занимал серый бетонный цилиндр, обвитый алюминиевой лесенкой, как дуб плющом.

Шаги ученых по металлическим доскам раздавались в тишине гулко, как сигналы тревоги.

Спустившись до половины цилиндра, Крылов в изумлении замер перед широким рваным отверстием.

— Та-а-ак… — протянул он, растерявшись, быть может, впервые в жизни. — Почему же не был слышен звук взрыва? Неужели стены заглушили его совершенно? А что с дистанционными приборами?

— Сейсмограф отметил двенадцатибальное землетрясение и приказал долго жить. Автоматы же действуют блестяще, — успокаивающе сказал Гребнев. — Это очень важно, они мгновенно все выключили… кроме моей головы. Раненный и контуженный, я едва добрался до телефона. Мне казалось, что я умираю, и я хотел сообщить вам результаты опыта.

— Но как вы очутились вчера ночью в лаборатории?

— Приезжал в город за покупками и… не удержался, заглянул в лабораторию. Было уже восемь часов вечера. Сразу заметил изменения в процессе. Кутров все-таки новый человек и не уловил днем их признаки. Я остался, начал наблюдать… А потом… Вы знаете, что было потом.

Крылов смотрел в пролом башни и видел внизу серую вздыбленную массу. Это была модель одного из районов архипелага Науэ, который Крылов и Гребнев считали сейсмически весьма неблагополучным. В этом далеком углу земли внешне царил покой, но систематически поступавшие сообщения о «микротолчках» привлекли внимание Крылова к этому «спокойному» району.