— Входите, милые люди, — позвал Пафнутий, и вслед за Игорем Ерёмин вошёл в маленькую, почти пустую комнатку. Обстановка её была столь аскетична, что казалась полной противоположностью жилищу Мастера. К стене у окна была пристроена лежанка, почти такая же узкая, как в квартире Сергея. Рядом с лежанкой стоял деревянный стол, у стола — табурет. В углу непонятного предназначения кирпичная укладка до самого потолка с двумя дверцами. Перед тем, как зайти в домик, Сергей заметил на его крыше трубу и понял, что кирпичная укладка связана с этой трубой. «Может быть, это приспособление для сбора воды во время дождя?» — подумал Сергей, но спрашивать не стал — успеется ещё. Помимо этого, в комнате было только странное изображение, висящее на стене — худой, почти обнаженный человек, прибитый к кресту. Перед изображением находилась подвешенная на цепочке прозрачная чашечка, в центре которой теплился живой огонёк.

Сергею почему-то казалось, что Пафнутий, о котором все, даже Мастер, отзывались с большим уважением, должен быть старым человеком, но он не был стар, хотя и молодым его вряд ли бы кто назвал. Длинная борода с пробивавшейся редкой проседью делала его возраст трудно различимым. Как и странное чёрное одеяние, опускавшееся с плеч до пят. Лицо Пафнутия было худым, даже острым, но глаза в обрамлении лукавых морщинок сияли добротой.

— Вот, прислали нам городского зачем-то, — пожаловался Пафнутию Игорь. — Ничего не умеет, даже не знает, что такое стихи. Зачем нам такая обуза, верно? Может, не стоит его брать? — вид у паренька был сконфуженный, и Сергей понял, что тот чувствует не только неприязнь к нему, к Ерёмину, но и вину за то, что так открыто выражает своё недовольство.

— Ты, поди, ещё одну ночь не спал, пока ждал Соню? — участливо спросил Пафнутий и, когда Маралин подтвердил, что жутко не выспался, выпроводил его «быстренько на боковую», пока с недосыпу на людей, как спиногрыз, кидаться не стал.

Когда Игорь ушёл, Пафнутий усадил Ерёмина на табурет и попросил рассказать, что привело его на ферму. Сергей замешкался, не зная, с чего начать, но Пафнутий не торопил и терпеливо ждал.

— Всё началось, когда я выиграл миллион в лотерею, — произнёс Ерёмин, но тут же сообразил, что это ничего не разъяснит Пафнутию. — Нет, всё началось раньше, в детстве…

И он рассказал про то, как ребенком в воспитательном доме полюбил работу руками, как он делал из подручных материалов необычные игрушки, среди которых одна стала известной всей Москве — крохотный гравицикл. Он зачем-то упомянул строгую воспитательницу и объяснил, какое неясное, но глубокое чувство испытывал к ней, а потом, потеряв ее, научился обходиться без любви и привязанностей. Он хотел поведать Пафнутию о своей работе, о соревнованиях на гравицикле, о меняющихся каждый год парах, ни одна из которых не вызвала желания остаться с ней надолго. Но вдруг вся его жизнь показалась ему мелкой и ничтожной, неинтересной самому себе. Зачем же говорить об этом Пафнутию? Он вспомнил Женьку Синицыну, но и тут он понял, что его отношения с ней строились неправильно. Всё, что было прежде, до встречи с Мастером — было искусственное, фальшивое, жизнь началась только два дня назад, когда он впервые подошел к городскому куполу в сопровождении девчонки-иззвенки Сони.

— Я плохо жил, — сказал Ерёмин. — И жизнь моя была…не знаю… никчемной, что ли. А теперь она заполняется, как пустой сосуд водой.

— Да, это так, — кивнул Пафнутий. — Бог выправил твой путь.

— Я не знаю Бога, никогда с ним не встречался и даже не слышал о нём, — возразил Ерёмин. — Я сам всё решил, и немного мне помогла Женька Синицына.

Пафнутий горько вздохнул.

— В начале сотворил Бог небо и землю, — начал рассказывать он. — Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою.

Ерёмин забыл счёт времени, пока длился рассказ Пафнутия. Тот говорил о том, как Бог сотворил первых людей, и как они ослушались Его, и какое их ждало наказание — не только их самих, но и детей их, и внуков. До Божественного проклятия они не размножались страшным способом — в животе женщины, но как это происходило в те времена — осталось загадкой, слишком много утекло с той поры воды. Ерёмин узнал о двух братьях, один из которых убил другого, ведь он был обижен на Бога, что тот равнодушен к его жертвам. И о других братьях поведал Пафнутий, они тоже хотели убить своего брата, но продали его в рабство, а он прославился на чужой земле и спас потом их жизни. И о Великом Потопе узнал Сергей, когда вся земля наполнилась водою, а Бог велел праведному Ною построить Ковчег и собрать в него всех зверей, каждой твари по паре. Но больше всего его потряс рассказ об Иисусе Христе, Сыне Божием, спустившемся на землю, чтобы искупить человеческие грехи, а люди, вместо того, чтобы последовать за Ним, распяли Его на кресте.

— Не знаю, поверишь ли ты когда в Бога, — сказал Пафнутий, — но в скиту оставайся, сколько тебе угодно. Бог направил твой путь, и значит, место твоё здесь.

Сергей смотрел прямо в лицо Старцу, и даже долгий и задумчивый взгляд Пафнутия, не заставил Ерёмина отвести глаза. Так прошла целая минута, а, может быть, и две, а потом Пафнутий поднялся и, сказал, что пора идти в трапезную. Оказывается, этим старинным словом он назвал столовую, где уже собрались все фермерские: Соня, Игорь и ещё двое ребят — постарше задиристого и хмурого Маралина, но младше любящей командовать Подосинкиной. Ваня и Ксюха — никто, похоже, не собирался представлять им новичка, и Ерёмин сам вспомнил их имена. Ваня был тощим, сутулым подростком, с ломающимся и немного заикающимся голосом, которого он, очевидно, стеснялся и оттого был немногословен. Ксюха выглядела медлительной и ленивой тетерей, лохматой и чумазой, она положила голову на длинный деревянный, уже накрытый, стол, закрыла глаза и так и разговаривала с остальными, словно сквозь сон. Ерёмин с внутренней радостью заметил, что Подосинкина — самая красивая и расторопная из присутствующих. Фермеры, все, кроме шурующей у плиты Сони, сидели на лавке по краям стола, но не ели, а, ждали Пафнутия. При их появлении они сразу же вскочили, умолкли, переглянулись, Ксюха что-то шепнула Ване, показав глазами на Ерёмина, и тут же отвела их в сторону. Пафнутий без лишних слов подошел к торцу стола и, не обращая внимания на вызванный его появлением переполох, прочитал короткую молитву, а затем сообщил, что на время обеда пойдёт подежурит на башне.

— А почему Пафнутий с нами не обедает? — спросил Ерёмин, когда тот вышел.

— А он мяса не ест. И постится часто. Щиплет, как гуси, травку, — хихикнула Ксюха и снова положила голову на стол, между тарелок.

— И при этом дежурит вместо некоторых лодырей, — сурово произнесла Подосинкина, водружая в центр стола котёл с дымящимся супом и держа в руках половник, но не торопясь раздавать еду. — Итак, отвечайте, почему стоило мне на несколько дней отлучиться, как график дежурства нарушился?

Сначала никто ничего не отвечал, но когда Соня налила суп одному лишь Ерёмину и, скомандовав: «Ешь давай!» — застыла в ожидании с поднятым половником в руке, явно не намереваясь кормить остальных домочадцев, тогда фермеры поняли, что лучше с ней не спорить, а делать, что говорит — всё равно своего добьётся.

— Игорё-рё-рёшка хотел тебя встретить, — сбивчиво начал Ваня. — Мы ему-му-му уступили дежурство.

— Я случайно заснул! — запальчиво выкрикнул Игорь. — Я вовсе не хотел спать, просто придумывал рифму, задумался и не заметил… Да кто весной к нам полезет, вот в сентябре, когда урожай, а сейчас-то…

— Сейчас? — зловещим голосом прошипела Подосинкина. — Ты хочешь знать, что может случиться сейчас? Никто не желает прогуляться в Звенигород? Никто не желает полюбоваться на сгоревшие дома и свежие могилы?

Фермеры виновато молчали. Ерёмин сидел с ложкой в руках перед наполненной тарелкой, чувствуя себя дурак дураком. Он не хотел начинать есть без остальных, но он уже слишком хорошо знал, как вкусно умеет готовить Соня. После тридцати лет соевых брикетов, синтетического мяса и витаминного коктейля он только-только начал входить во всё многообразие вкуса живых продуктов. Сергей один раз окунул ложку в суп и не заметил, как тарелка опустела.