Мы любим тешить себя надеждами. Уже на плаху ведут или к расстрельному рву, а человек все еще обманывает себя, все ждет какого-то чуда. Может быть, это и хорошо для самоуспокоения. Но, если бы не надежда на чудо, которое якобы случится в последний момент, если бы не это «авось пронесет», то многих ли довели бы до места казни? И вообще сколько в мире тех фанатиков, которые готовы добровольно идти на верную смерть? Солдаты поднимаются в атаку под пулеметным огнем лишь потому, что каждый из них верит: лично его пуля минет стороной…

Очутившись в камере, Туманов некоторое время занимался обычными делами: сидел на койке, погрузившись в задумчивый транс, прислушивался к чужим разговорам, читал обрывки прошлогодних газет, пытался понять, что происходит на экране портативного телевизора в воровском углу. Потом принесли ужин, и он, давясь, глотал перловку с килькой в томате, чтобы обеспечить свой организм хоть какой-то энергией. А вот чай попить не довелось. Подошел Шаман, бесцеремонно забрал кружку из рук Туманова, заставил его подняться со скамьи и подтолкнул в сторону своего вожака.

Князь возлежал на нижних нарах в классической позе римского патриция и приветливо улыбался. Отсек над его головой был завешен грязной простыней, там кто-то возился, пыхтел и всхлипывал. Нары слегка покачивались, создавая ощущения езды в плацкартном вагоне. Только поезд этот мчался прямиком в преисподнюю.

– Я так понимаю, ты уперся, старикан, – заговорил Князь, не предлагая Туманову сесть. – Хорошего отношения не понимаешь. Шаман!

Ему не пришлось повышать голос, потому что подручный все понял с полуслова. Коротко, без замаха, он ткнул Туманова большим пальцем под подбородок. Приток воздуха тотчас оборвался, в глазах потемнело, коленные суставы превратились в желе.

Туманов и сам не заметил, как оказался сидящим на полу. Шум в камере изменился. Заключенные лишь притворялись увлеченными своими делами и разговорами, а на самом деле наблюдали за расправой над одним из них. В общей массе они представляли команду гораздо более сильную, чем кучка контролирующих все уголовников, но им не хватало ни решимости, ни слаженности, ни идеалов, за которые они были бы готовы умереть. А у Князя и его подручных все это имелось. Во всяком случае, они вели себя так, будто ничего не боялись и были уверены в своем превосходстве. И это действовало.

Неожиданно для самого себя Туманов, приподнявшись на руках, подцепил носком одной ноги лодыжку Шамана, а каблуком второй нанес удар в коленную чашечку. Этому жесткому и действенному приему его обучил когда-то двоюродный брат, заметивший, что в дворовых драках Вадик Туманов очень скоро оказывается на земле. «Так даже удобнее, – пояснял он, проводя короткий мастер-класс. – В сидячем положении ты любого свалить можешь. Главное, не переусердствуй. Колено можно на всю жизнь покалечить».

Но на этот раз Туманов себя сдерживать не стал. Нанес удар в полную силу, услышав, как хрустнули кости и связки.

Рухнувший лицом вниз Шаман попытался вскочить, заскулил и опять упал. Князь не мигая смотрел на Туманова.

– Я только ответил, – сказал он, отодвигаясь от поверженного врага на безопасное расстояние.

Наверху раздвинулся белый полог, оттуда выбрался заплаканный парень, спрыгнул на пол и побежал к отхожему месту. В камере раздались смешки, которые тут же стихли, потому что все боялись пропустить зрелище куда более увлекательное.

С верхних нар спустился Барбарис, поочередно продул ноздри, зажимая нос большим пальцем, и пнул стонущего Шамана.

– Хорош валяться. Не цуцик. – Потом его взгляд переметнулся на Туманова, глаза скрылись под опустившимися бровями. – Ты что творишь, чучело? Ты соображаешь, на кого руку поднял? Шаман вор. А ты кто?

– Я ответил, – упрямо повторил Туманов. – Шаман мне не предъявил ничего, сразу накинулся. Терпеть, что ли? Я не терпила.

– Он не терпила, слыхал? – негромко спросил Князь, продолжая мерить взглядом нарушителя порядка.

Барбарис засмеялся. Шаман, прихрамывая, добрался до нар и плюхнулся на провисший матрас.

– Убью, падла, – прошипел он. – Заснешь и не проснешься, профессор.

Туманов поднялся и принялся отряхиваться, делая вид, что нисколько не боится, хотя угроза заставила его внутренне сжаться. Тот несчастный юноша, которого совсем недавно терзали на верхней шконке, лишний раз напомнил Туманову, в какой звериной обстановке он находится.

– Теперь у тебя два выхода, – обратился к нему Князь. – Или ты берешь мокруху на себя, или сам мокряком станешь. Место в библиотеке тебе обещал, помнишь? Теперь поздно. Все, что могу сделать для тебя, это попридержать Шамана чуток. Скажем, сутки. Потом не обижайся.

– Покойники не обижаются, – вставил Барбарис. – Жалко, что ты не такой старый, дед. Не то пожил бы дольше. Я бы за тебя словечко замолвил.

– Нишкни, – оборвал его пахан. И зыркнул на Туманова быстро, как финкой пырнул. – Проваливай. Не загораживай свет.

Утреннее чаепитие не задалось. Мать напекла блинчиков, выставила на стол три банки варенья собственного приготовления, и, пока разговор шел на посторонние темы, все было хорошо. Но потом Андрею вздумалось попросить маму смягчить свое отношение к отцу, и тут ее прорвало.

– Я много от него в своей жизни натерпелась, – заявила она. – Хватит с меня. Не прощу ему эту Светку белобрысую. На кого он меня променял? Вот пусть теперь мучается.

– Погоди. – Андрей осторожно положил надкушенный блинчик на тарелку. – Я кое-что начинаю понимать. Ты ведь на самом деле не считаешь, что он действительно убил Никольникова. Ты мстишь ему. Так? Признайся.

– Давай оставим эту тему, – нервно произнесла мать. – Ты всегда жил своей жизнью и ничего не знаешь о нашей.

Зазвонил ее мобильник, положенный на тумбочку возле плиты, чтобы был под рукой.

Мать взглянула на экран и как-то засуетилась, задвигалась быстрее, сунула раскаленную сковородку под воду, полезла в холодильник за молоком, села к столу, шумно придвинув стул.

– На звонок не отвечаешь… – заметил Андрей, внимательно наблюдавший за ней.

– Успею. Это не срочно. Ешь блины, пока горячие. Вот это прошлогоднее варенье, абрикосовое. В этой банке черничное, а здесь клубничное. Какое будешь? Молочка налить?

Сама того не подозревая, она напомнила Андрею поведение его жены, не научившейся толком скрывать свои измены. Этот дрогнувший голос, этот бегающий взгляд. «Сколько ей лет?» – спросил себя Андрей. Подсчитал и вдруг понял: у матери кто-то есть. Ей удобно отсутствие отца. Она и пальцем о палец не ударит, чтобы вытащить его из тюрьмы. Возможно, обид действительно накопилось слишком много. А может, мужчина подвернулся очень уж хороший.

– Он моложе тебя? – спросил Андрей, жуя. – На сколько лет?

Мать засмеялась, как будто ее неожиданно пощекотали.

– Кого ты имеешь в виду, Андрюша? – спросила она.

Не опешила. Даже не удивилась. Просто ответила вопросом на вопрос, чтобы потянуть время, собраться с мыслями.

Стало ясно, что догадка верна. Но если бы Андрей попытался припереть мать к стенке, он все равно не добился бы ничего, кроме лжи и агрессии.

– Никольникова, – нашелся Андрей, решив не раскрывать карты.

– А! – Мать опять засмеялась, но на этот раз иначе, с облегчением. – Нет, по-моему они с твоим отцом ровесники. А что? Почему ты вдруг про него вспомнил?

– Просто так.

– О покойниках или хорошо, или ничего. Но я, признаться, недолюбливала Юрия.

– За что?

– Мне они оба не нравились: ни он, ни его благоверная, – сказала мать. – Я знала, что они плохо кончат.

Андрей взглянул на нее и опустил глаза, намазывая блин янтарным вареньем.

– С Никольниковой, насколько мне известно, все в порядке?

– Не знаю и знать не хочу. – Она дернула плечами. – Приехала с курорта, вся загорелая, разодетая. Небось, там тоже времени не теряла, ш…

Ругательство, готовое сорваться с губ матери, так и не прозвучало, но она отодвинула чашку слишком резко, чуть не столкнув на пол, встала и поспешно скрылась в коридоре.