– Далее Рогожкин утверждает, что решил вмешаться в ссору, – произнес он, оставив протокол в покое. – Он рассказал, что второй мужчина, то есть вы, Вадим Петрович, крикнули, что убьете Никольникова. И, как мы видим, вы сдержали слово. Сосед появился на месте событий слишком поздно.

Отметив про себя дешевую мелодраматичность последней фразы, Туманов сердито сказал:

– Врет ваш свидетель. Все врет, от первого до последнего слова. Никто убивать Никольникова не собирался. Я поговорить приехал.

– О чем же? – быстро спросил Перепелицын.

– Не знаю. Как я уже сообщил, Юра вызвал меня по телефону…

– Который загадочным образом исчез.

– Об этом спрашивайте у полицейских, которые меня обыскивали.

Перепелицын откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

– Хорошо, Вадим Петрович, допустим, вы действительно приехали к приятелю поговорить…

– Он был другом, а не приятелем! – перебил Туманов.

– Приехали к приятелю поговорить, – упрямо повторил Перепелицын. – Тогда зачем вы нож с собой прихватили?

– Я? Нож прихватил?

– Ну не я же.

– Это был не мой нож, – быстро и зло заговорил Туманов. – Я его только вытащил из тела.

– Кого вы пытаетесь ввести в заблуждение?

Взглянув на выражение лица Перепелицына, Туманов понял, что сейчас будет выложен главный козырь. И не ошибся.

– Я побеседовал с вашей женой, Вадим Петрович, – торжествующе произнес следователь. – И предъявил ей нож. Она его опознала. Это ваш нож. Кухонный. Прихваченный вами на кухне перед выходом из дома. Что как раз и свидетельствует о преступном умысле. Вы заранее задумали убийство, Вадим Петрович. Никакого состояния аффекта. Хладнокровно и расчетливо. Что, конечно же, будет принято во внимание судом.

– Ложь, ложь, грязная ложь! – Туманову хотелось не кричать, ему хотелось расплакаться от сознания собственной беспомощности. – Это какой-то гнусный сговор. Я больше не намерен давать показания без адвоката. Да, я требую адвоката!

Перепелицын с интересом посмотрел на него, с нехорошим интересом, словно Туманов был букашкой, которую собираются прихлопнуть или раздавить, но пока что не приняли окончательного решения.

– Как вам в следственном изоляторе, Вадим Петрович? Не обижают?

– Почему вы спрашиваете?

– Потому что у меня есть некоторый опыт в подобных вещах.

Туманов вспомнил разговор с ворами и прищурился:

– И что он вам подсказывает, ваш опыт?

– Ну, рассказы о жестокости уголовников значительно преувеличены, – ответил Перепелицын, изображая некоторую задумчивость и потирая для этого узкую переносицу под золоченой дужкой. – Насколько мне известно, среди них попадаются весьма разумные и порядочные люди. Способные дать новичку взвешенный совет, подтолкнуть его к правильному решению. – Голубые глаза следователя, не мигая, уставились на Туманова. – Как правило, этот народ прекрасно разбирается в законодательстве и знает кодекс назубок. На вашем месте я бы прислушался к их мнению.

– Это вы про Князя с Барбарисом?

– Князь? Барбарис? Понятия не имею, о чем вы толкуете.

– Понятно. – Туманов кивнул и положил кулаки перед собой, хотя высота стола делала эту позу неудобной. – Короче, я требую адвоката. И точка. Ничего больше не подпишу и отвечать на вопросы не собираюсь.

– Неправильное решение, Вадим Петрович, – тихо произнес Перепелицын с бледной тенью улыбки на губах. – Но я пойду вам навстречу. Будет вам адвокат. Ждите.

Езда в скоростном поезде разительно отличалась от долгой, выматывающей душу тряски в пассажирском вагоне с тесными закутками, именуемыми купе. Ни тебе пыльных матрасов, ни назойливых попутчиков, ни запахов снеди, захваченной в дорогу.

Андрей успел застать времена, когда в поездах разрешалось курить и открыто употреблять спиртное, и воспоминания о тех путешествиях сохранились самые нерадостные: из тамбура тянет дымом и окурками, рядом дышит перегаром какой-то не в меру оживленный гражданин, жаждущий общения, с верхней полки свешивается нога в дырявом вонючем носке… Нет, уж лучше не лежа, а сидя, но зато, что называется, с ветерком.

Место Андрея было расположено так, что он ехал спиной к направлению движения, но это был пустяк, а все остальное было на высоте. Удобные кресла, тихие, опрятные соседи, вежливый стюард со столиком на колесах, работающий кондиционер. Правда, наслаждаться комфортом не получалось. Звонок матери стал настоящим ударом.

Отец арестован и взят под стражу по обвинению в убийстве. Хорошо, что пока только по подозрению. Но следственную машину не остановишь так просто. Если уж она тобой занялась, то не успокоится, пока не перемелет в фарш, не выпьет все соки и не отправит на дальнейшую переработку в так называемое исправительное учреждение, которое на самом деле лишь калечит и ничего больше.

Возможно, Андрей не воспринял бы случившееся так тяжело, если бы не уверенность матери в том, что отец виновен.

– Мне показали нож, – сказала она по телефону. – Это наш нож. На всякий случай я весь дом перевернула. Бесполезно. Нож исчез. Не мог же он испариться. Значит, твой отец прихватил его с собой.

– Но зачем? – вскричал Андрей, потрясенный таким выводом сильнее, чем самой новостью об аресте.

– Я не намерена это обсуждать, – был ответ. – Не хочу и не буду.

Мать сдалась на третьем по счету звонке, сделанном уже с вокзала. Слишком эмоциональной и импульсивной женщиной она была, чтобы упустить возможность выговориться.

– Твой отец негодяй, – сказала она Андрею. – Дружба с Никольниковым была лишь ширмой.

– Ширмой?

– Вот именно. Светлана Никольникова уже много лет его любовница. Видимо, Юрий, наконец, прозрел и решил расставить все точки над «и». Он вызвал отца на дачу для мужского разговора.

– Погоди, мама, – смутился Андрей. – Дело ведь прошлое, так? И вы все люди… э-э… в общем-то, не в том возрасте, когда чувства бурлят, затмевая рассудок.

– Откуда тебе знать, – горько заметила мать. – Ты думаешь, возраст оправдывает, позволяет простить супружескую измену? Разрешает спокойно пережить предательство близкого человека?

– Но все же папа не пылкий юноша, чтобы хвататься за нож, да еще из-за каких-то давних страстей-мордастей.

– Плохо ты отца знаешь. Его легко вывести из себя.

– Да, но ты говоришь о… – Андрей воровато оглянулся, прикрывая телефон ладонью. – Ты говоришь о запланированном убийстве. Взял нож, поехал и зарезал. Чушь. Не может этого быть.

– Может, милый мой, может, – вздохнула мать. – Мне следователь зачитал свидетельские показания. Там прямо говорится, что на даче произошла ссора с руганью и угрозами. В ходе разборок неоднократно упоминалась эта Светка, прости господи. Наверное, они напились, и пошло-поехало. Один за бутылку схватился, второй за нож.

Теперь, прокручивая в уме тот разговор, Андрей снова и снова приходил к выводу, что отец сидит в тюрьме по ложному обвинению. Да, вспылив, он мог поднять руку на обидчика, но для этого его нужно было очень сильно разозлить. Стал бы он сводить счеты с мужем бывшей любовницы? Это просто смехотворное предположение. После пятидесяти люди не бывают одержимы сексом и ревностью настолько, чтобы убивать соперников. Даже если допустить, что отец и Светлана Никольникова продолжали встречаться тайком, в чем Андрей сильно сомневался, то все равно это была уже не страстная любовь, а привычка. И вдруг нате вам: смертоубийство. Один вызывает другого на поединок, и тот, очертя голову, мчится на место, пряча за пазухой заранее заготовленный нож… Нет, это не лезло ни в какие ворота.

Попросив у стюарда картонный стаканчик с латте, Андрей стал неспешно прихлебывать напиток, продолжая обдумывать сложившееся положение. Вспомнил все случаи, когда виделся со Светланой и Юрием Никольниковыми, постарался проанализировать поведение отца во время таких встреч. Никаких перемигиваний и прозрачных намеков, ничего похожего на флирт и тем более на серьезные отношения.