«Дождь пошёл вперемежку с крупою…» Дождь пошёл вперемежку с крупою, Стопроцентно удачу суля, Лишь не дрогни, рука, с перепою, И осечься не сметь, капсуля. Мастерами расставлены точно В снег по грудь косяки профилей Под сияющим солнцем полночным, В майский день, что не знает ночей. Вот и гуси, за стаею стая, Сыплют с тёплых китайских озёр, Предпочтя чужеземному краю Заполярный родимый простор. Чтобы вовремя отгнездоваться, Подрастить хлопунцов и потом, На крыло их поставив, подняться На порывистом ветре крутом. Но куда им до магнумских новшеств! И господь вряд ли в силе помочь В миг, когда на картечь напоровшись, Загогочут и кинутся прочь, И, оправившись, духом воспрянут, Набирая потерянный лёт, Иль подранками в сторону тянут, Или мёртвые бьются об лёд. А потом кто-то сделает снимок И на кровь выпьет граммы свои, Закусив золотым апельсином После сала домашней свиньи. «Должен не кто-то, а лично сам…» Должен не кто-то, а лично сам Встать и ударить он Волчьей картечью по злым глазам, И поменять патрон. После не в яму, не в чистый луг, Сколько бы не был нем, Членораздельно и внятно вслух Всё рассказать всем. Господи! Дай нам хоть одного, Способного сделать так, Чтобы рассеялось бесовство И отступил мрак. Боже! Грехи ему отпусти, В водах своих омой, Если не поздно ещё спасти Падший народ мой. «Душа твоя открыта неспроста…» Душа твоя открыта неспроста. В ней царствуют покой и постоянство, Она легка, воздушна и чиста, Как кукла из японского фаянса. И знают все, что ты наверняка Её достойна поступью и взором, Ты так чиста, воздушна и легка, Как кукла из китайского фарфора. Но мир вокруг циничен, зол и груб, А куколки хрупки и уязвимы, И не спасёшься ты от пьяных губ, Хотя и будешь звать его любимым. «Дым над городом, над полями…» Дым над городом, над полями, Впрочем, трудностей не чиня, Просто вспомните: рядом с нами Ингушетия и Чечня. Боже праведный, это ж было, А потом закрутило так, Что, казалось, навек отбило Жажду драки у забияк. Обещали кому угодно: Никогда, никогда, никогда, Так в движении сумасбродном Оглянитесь же, господа. То не тучи темны от града, И хотя далека беда, Просто вспомните: с нами рядом Адыгея и Кабарда. «Дьявол, видимо, выбрал нас…» Дьявол, видимо, выбрал нас Двух, единственных в целой России! Не случайно – в который раз, Словно вижу тебя впервые. Грудь и бедра, и тонкий стан, Как положено быть фигуре, И, приложенные к устам, Пальцы в розовом маникюре. Не с иконы и не с лубка: Туфли, платьице да косынка, Пусть подвыпившая слегка, Но – картинка. Об одном, даже зубы свело: Я прошу, чтобы не было хуже: Брось позорное ремесло, Коли я в твоём будущем нужен. Или ты лишь играла, когда Подавала горячую руку Без кокетства и без стыда, Как в охотку вступившая сука. И заранее зная ответ, Улыбаясь, как будто в поблажку, Свой расстегивала жакет, А на мне разрывала рубашку. То ль намеренно, то ль невзначай, От безумия губы спекутся, Если это любовь – отвечай: Что тогда в этом мире паскудство? Не спроста дьявол выделил нас, Двух, единственных в целой России – Вот я гляну в последний раз И увижу тебя впервые. Грудь и бедра, и тонкий стан, Как положено быть фигуре, И, приложенные к устам, Пальцы в розовом маникюре. Но возьмёшься за старое, мразь, Зря ли куплен тэтэшник на рынке, Вот и ляжешь в осеннюю грязь, Как и должно дешёвой картинке. Е «Евангелие мучу до утра…» Евангелие мучу до утра, Заучивая целые страницы, Хотя меня осенняя пора Зовёт скорей в сегодня возвратиться. Зелёною листвою застлан мох, Ей жить да жить, но северное лето Короткое, как человечий вдох, Похоже, и не думает про это. Чего ему, коль выполнена цель, И семена надёжно укрывая, Фырчит себе сентябрьская метель, Как под жокеем лошадь беговая. |
