Из темного лона глубокого моря

поднимется новый мир молодой;

широкие липы отцова подворья

распустят душистый свой цвет золотой.

Грусть всю смоет поток весенний,

из ночи родится ясный день:

народ, что славен был когда-то,

новой славы узнает ступень.

Тут на свет Божий из пропасти водной

наверх золотая кроватка всплывет,

и, повинуясь судьбе предреченной,

народ, как младенец, на ней отдохнет».

Я тебя видела, ложе святое,

знаю, звезда путевая моя!

Жду, как настанет время иное,

время снова увидеть тебя.

Лето за летом без устали мчится,

зима за зимой неуклонно бежит,

незыблема вера в душе хранится,

надежда растет, что на сердце лежит.

Ежели летом вглубь под скалою

кто-то нырнул и уже не всплывет,

если с веселой дружиной зимою

проломится вдруг под санями лед,

вздыхаю: к полкам Либуши, ликуя,

прибыло много новых борцов!

Будет ли время, когда отдохну я?

Ах, нет еще, этот час не готов!

Так в книгах судьбы написано было,

слышьте и знайте весть мою:

«Придет рассвет, в то благое утро,

мертвые встанут в родном краю.

Тогда Либуша с полком великим

войско свое поднимет из вод,

и руку подняв материнскую, кликом

к славе направит чешский народ!»

Видела храм я над Орлицей речкой

слышала я золотой его звон,

когда еще честь страны нашей чешской

не разорвал лютой страсти гон.

Когда в Чехии к Богу почтенье забылось:

вера, любовь и надежда остыли,

храм глубоко под землею сокрылся,

воды то место залили.

Но не останется вечно в могиле,

воды отхлынут – время придет,

встанет тот храм в былой своей силе,

колокол к храму народ позовет.

Слышьте и знайте, писано это

в книге судеб как закон:

«Увидите солнце златое рассвета,

услышав сначала тот звон.

С другой стороны Орлицы дунет

ветер и новый засеет лес,

поднимутся всходы, время наступит,

сосны поднимутся до небес.

Когда с краю леса сосна вековая

сама собой свой век доживет,

засохнет и в Орлицу рухнет сухая,

а корень ее в земле догниет.

Придут туда кабаны лесные,

чтобы сожрать остатки корней,

и тут сквозь корни блеснет гнилые

колокол чудный, что спал в глубине.

Такое было судьбы назначенье:

чтобы в подземный отправился путь,

и своего чтоб дождался мгновенья,

чтоб в душу народа силу вдохнуть». —

Знайте, у края зеленого бора

ствол, что назначен, вот-вот доживет,

сильный, высокий, почти без убора,

только верхушка свежа и цветет.

Может, и колокол в путь уж пустился?

К цели придет в нужный час?

Чей вещий голос до нас доносился,

все укрепляя надежду в нас?

Видела пахаря я за плугом,

рядом текла речка Быстрица,

песня его разносилась над лугом:

«О Боже, святая Троица!»

Дивным препятствием плуг остановлен,

из борозды вдруг послышался гул:

«Дьявол из ада тут похоронен?

К черту в могилу я плуг свой воткнул!»

Так проклял пахарь, и стоном глубинным

отозвался проникающий глас —

златого колокола плач голубиный:

«Ах, не пришел, не пришел мой час!»

Ах, не пришло, не пришло еще время!

Все ж приложите ухо к земле

звон донесут до вас сосен коренья,

дивные звуки надежды во мгле.

Не сокрушайтесь о собственном роке,

что к вам бывал беспощадно жесток,

но сожалейте, что горя уроки

не укрепили ваш дух в нужный срок.

Вижу вершину я над вершиной —

гора та прекрасно знакома вам —

буйно цветут сады по долинам,

а на верхушке ее Божий храм.

Тремя воротами в храм тот входят,

тремя вратами выходят опять,

слышьте и знайте, то в Книге находят,

в сердце слова эти должно держать.

«Тщетны надежда в душе и забота!

Не избежите бед и невзгод,

пока не пойдет чрез одни ворота

уверенно сильный чешский народ!»

Имеющий уши, чтоб ими слышать,

зачем же их пальцами затыкать?

И разум, который подарен свыше, —

зачем ногами его топтать?

Тысячу лет ушло, как сынов милых,

единству учил Святоплук,

но не проник к нам на времени крыльях

мудрого слова золотой звук!

Вы, кто отцов своих славных деянья

рады назвать с хвастовством,

памятник половине героя пред вами

в Праге рядом с мостом.

Голову ветры с дождями размыли,

грудь раздробил шведский бой;

живот и ноги пока еще в силе,

твердо стоят и гордятся собой.

Не говорите, мол, долгое время

напрочь разрушило эти каменья!

Знайте, то нашего часа знаменье,

наше отмечено здесь небреженье!

Слышьте с почтением каждое слово:

надежда без дела будет пуста,

пусть статуи сердце появится снова,

а на широких плечах голова!

Жил-был король, и был он такой мудрый, что понимал язык всех-всех живых существ. Вот послушайте, как он этому научился. Пришла к нему однажды одна старая бабушка, принесла в корзинке змею и сказала, чтобы он отдал эту змею приготовить: а когда он ее съест, то будет понимать разговоры птиц в небесах, всех земных и подводных тварей. Тому королю понравилось, что он будет уметь то, что никто не умеет, бабушке он хорошо заплатил и немедленно поручил слуге, чтобы тот приготовил ему на обед рыбу.

– Но, – говорит, – ни кусочка в рот не бери, иначе поплатишься за это своей головой!

Иржику, слуге, было удивительно, почему это король так строго запретил ему попробовать кушанье.

«Сколько живу, такую рыбу не видел, – сказал он себе. – Выглядит точно как змея! И какой же повар не попробует то, что приготовил?»

Когда рыба была испечена, взял он кусочек на язык и попробовал. И тут же услышал около ушей жужжание:

– Нам тоже немножко, нам тоже немножко!

Иржик огляделся – что такое? И никого на кухне не увидел, кроме нескольких летающих мух. Но тут уже снаружи, с улицы кто-то сипло прокричал:

– Куда? Куда?

А голоса потоньше отвечали:

– На ячмень к мельнику, на ячмень к мельнику.

Иржик выглянул в окно и увидел стаю гусей.

– Ага, – говорит, – так вот что это за рыба!

Теперь-то он знал! Быстро засунул себе в рот еще кусочек, а потом отнес змею королю как ни в чем не бывало.

После обеда король поручил Иржику оседлать коня, чтобы прогуляться, а слуга должен был его сопровождать. Король ехал впереди, а Иржик за ним. Когда скакали по зеленому лугу, конь Иржика подскочил и заржал: