Ты, должен понять, Агнар, что мы задумали основать в Винланде факторию, а не ферму. Никто из нас не горел желанием надолго поселиться за пределами мира, по крайней мере, пока не наладится торговля, и тогда это место сможет привлечь поселенцев. Лейф с Карлсефни хотели заявить свои права на новую страну, прежде чем это сделают другие. Так что нам предстояло привести в порядок дома Лейфа, чтобы перезимовать там, они должны были стать базой для всех будущих экспедиций. Они были воротами Винланда, мы предполагали, что побережье простирается дальше на юг и соединяется с Африкой, замыкая наш мир по кругу. Получив доступ к богатствам такой обширной страны, мы могли бы снабжать Гренландию древесиной для постройки кораблей, а если в Винланде будет такая же хорошая охота, как и в Гренландии, мы также сможем возить меха и бивни напрямую в Норвегию. Лейф был одержим возможностью заняться виноделием, хотя я чувствовала, что Карлсефни сомневался в этом. В отличие от нас, он ещё не попробовал вино из Винланда.

Вот так Карлсефни связал себя с Гренландией, совсем не предполагая того, когда только прибыл сюда. Я не могла ответить на все его вопросы о моём имении Санднес, а говорить об этом с Лейфом он опасался. С его стороны было бы неразумным проявлять настойчивый интерес к собственности, ранее принадлежащей Торстейну. Но я догадывалась, что у него были свои замыслы насчёт Санднеса, так как усадьба лежала по пути в Винланд. Мне это не нравилось, в моих мыслях Санднес всё ещё принадлежал Торстейну, и когда Карлсефни заводил об этом разговор, мне хотелось сберечь своё прошлое. Санднес и Торстейн — вот в чём была суть. Впрочем, я устала. Расскажу об этом завтра.

Третье августа

На краю света находятся самые недоступные области. Там, где в этом году не пройти, в следующем открывается широкий проход. Обман заключается не только в этом, тебе в голову не придёт, что может быть иначе. Когда я во второй раз отправилась в Западное поселение, стояла солнечная погода, дул ветер, небо искрило бликами. Мы вышли из Братталида первыми, договорившись со Снорри, что через три недели повстречаемся с ним в устье Люсуфьорда. Вокруг нас темно-синее море, айсберги блестят, словно драгоценные камни, свежий попутный ветер срывает с волн пену и раздувает парус. Горы с моря выглядят, будто их кто-то причёсывал, крутые утёсы отбрасывают фиолетовые тени, которые медленно перемещаются в течение длинного светового дня. Голубой Люсуфьорд чист ото льда. Мы прошли мимо фермы Торстейна Чёрного, уютной усадьбы на открытом склоне, которая выглядит так, будто с начала времён никогда не наступала зима. В нечаянной жемчужно-серой тишине мы причалили у Санднеса и жадно вдохнули аромат весны.

В моем имении проживал арендатор Хельги, но всё хозяйство вела его жена Сигрид. Кажется, она обрадовалась моему приезду, особенно когда мы объезжали ферму, и я могла лишь похвалить её работу. Скотина жевала свежую траву, животные выглядели здоровыми. Мы поехали дальше на овечьи пастбища, где блеяние ягнят звучало наравне с шумом порожистой реки, ограждённой ивовой изгородью. Карлсефни ехал за нами и подмечал всё, что видел, а тем временем я расспрашивала Хельги и Сигрид. Можно сказать, мой муж остался доволен.

Мы отобрали овец, коров и несколько лошадей, чтобы взять с собой, а также запасы пищи для дальнейшего плавания. Чтобы разместить всё это на корабле, мы выгрузили товары из Норвегии на продажу. Я с удовольствием наблюдала, как Сигрид заглядывала в бочонки и мешки из тюленьей кожи, которые мы привезли. Я всегда любила смотреть, как люди принимают мои подарки. Сигрид запустила ладонь в мешок с зерном, и золотистые зёрна заструились меж её пальцев. Хельги взвешивал в ладонях железные чушки и улыбался. Карлсефни дал им указания насчёт торговли остальными его товарами за меха и бивни, которые должны храниться на ферме, пока мы не вернёмся. Когда Сигрид узнала, что мы скоро отправимся в Винланд, она огорчилась, взяла меня за руку и принялась ласково поглаживать. Никто не упомянул Торстейна, но эти люди хорошо знали его, и каждый год с надеждой ждали его корабль в это время года.

Той ночью мне приснился сон: дверь дома распахнулась, и внутрь ввалились мой муж Торстейн и Гримхильд, жена Торстейна Чёрного. Они направились к очагу, разметав веретено Сигрид и шахматную доску, чтобы освободить себе место. Я закричала и села. Со стороны очага раздался грохот, Карлсефни соскочил с постели, выхватив из-под подушки нож. Что-то двинулось к нему через всю комнату. Из-за открытой двери в очаге зарделись угольки, кто-то отодвинул пласт торфа и зажёг светильник. Я заметила на стене огромную тень, но прежде чем закричать, поняла, что это Карлсефни, он стоял возле очага в одной рубахе, держа лампу. Свет озарил бледное лицо, и я узнала Хельги. Он указывал мечом на что-то в очаге, и Карлсефни опустил лампу. Большой горшок из мыльного камня, в котором мы приготовили ужин, лежал, расколотый на три части.

Во вторую ночь меня опять посетил сон. На этот раз мы обнаружили, что большой сундук, стоящий в углу, распахнут настежь, замок сломан, а зимняя одежда, что хранилась в нём, тлела на углях очага.

На третью ночь Карлсефни не ложился, а уселся у огня с мечом на коленях, поставив рядом на скамью зажжённую лампу. Хельги тоже бодрствовал вместе с ним. Я хотела присоединиться к мужчинам, но Карлсефни велел мне ложиться спать, и, к моему удивлению, как только я прилегла, очень скоро заснула. Потом Карлсефни сказал, что дал мне маковый отвар, чтобы убедиться, что я сплю.

Той ночью мне приснился ещё более страшный сон. Когда дверь распахнулась, внутрь протиснулись не только Торстейн с Гримхильд, но все те, кто умер в ту зиму. Я смотрела, как они наваливаются на живых людей, а когда проснулась, вокруг меня никого не было. Комнату озаряли горящая лампа на пустой лавке, и угли, чуть подёрнутые огнём. Когда Сигрид подошла к моей кровати, то, увидев меня, заплакала. Я не могла пошевелиться, казалось, прошла целая вечность, пока не вернулись вымокшие под дождём мужчины. Они преследовали кого-то во тьме, слыша насмешки и звуки шагов, но всё безнадёжно, словно гнаться за ветром.

На следующее утро Сигрид снова плакала. Она сказала, что нужен священник, чтобы окропить всё святой водой, но ближайший священник жил далеко отсюда, в Братталиде.

— Ничего подобного раньше не случалось, — сказала она, всхлипывая. — Это хорошее место, мы были здесь счастливы.

— И будете впредь, — сказал Карлсефни. Всё утро он сидел у очага, хмуро глядя в огонь, пока снаружи хлестал дождь. Затем, когда все мы поели, а его команда и рабы отправились на работу, он собрал нас четверых вместе.

— Сигрид и Хельги, вы были добрыми друзьями Торстейна, первого мужа моей супруги. Я хочу, чтобы вы слышали и видели, что справедливость свершится. Гудрид, — он повернулся ко мне, — призрак Торстейна никогда не появлялся в Санднесе ранее, хотя это его ферма. Как ты думаешь, почему теперь он повадился сюда?

По моим щекам побежали слёзы, я не сумела сдержать их.

— Он никогда не был мне врагом, — сказала я. — Я любила его, и сейчас желаю ему лишь добра.

— Так чего ты хочешь для него?

— Чтобы он покоился с миром, — ответила я, пытаясь сдержать рыдания.

— Очень хорошо, — Карлсефни поднялся и вывел меня на улицу, остальные вышли вслед. Все мы встали лицом к двери дома, дождь лил по спинам. — У нас нет власти над миром духов, — обратился к нам Карлсефни, — но мы можем судить по нашим законам. Это мой дом, он принадлежит живым, и мёртвым здесь не место.

Он повысил голос и прокричал в открытую дверь.

— Торстейн, сын Эрика, ты больше не имеешь прав на этот дом, он принадлежит живым. Я призываю тебя покинуть это место. Выйди вон!

И хотя мы покинули тёплый дом, оттуда вырвался холодный ветер, будто из разрытой могилы, дверь распахнулась, скрипнув петлями. Сигрид вскрикнула и вцепилась в Хельги. Тот выхватил меч.