Теперь, когда я вспоминаю о тех людях, Агнар, я чувствую связь с ними, как ни с кем другим. Некоторые из них мне не нравились, я не могу вспомнить лица всех, и даже не пытаюсь вспомнить все их имена. Среди нас было несколько рабов, но большинство — свободные люди, а двое, Карлсефни и Снорри, позже стали хёвдингами у себя на родине. В домах Лейфа я проводила почти всё время среди остальных женщин, а до этого некоторое время жила исключительно с мужчинами во время путешествия на юг. Девятнадцать смертных отправились вглубь Винланда, а вернулись восемнадцать. Должно быть, большинство из них уже мертвы. Не знаю, как дальше сложились их судьбы. Кто-то остался в Гренландии, несколько человек вернулись домой в Исландию, а наша команда отправилась вместе с нами из Гренландии в Норвегию, и все из них, за исключением двух, в конце концов, вернулись в Исландию, и полдюжины поселились в долине Глаумбер. Полагаю, они рассказывали людям свои истории. Кое-кто из них отправился обратно в Винланд, так как в Гренландии поселенцы остро нуждались в древесине. О да, подобные плавания продолжаются и теперь. Я не знаю, как далеко на юг заплывают сейчас. Из-за скреллингов люди уже не пытаются зимовать там. Они быстро заготавливают столько древесины, сколько нужно, и уходят. Единственным плаванием после нас, о котором мы слышали в подробностях, была та ужасная экспедиция, затеянная Фрейдис. Именно она превратила Винланд в преисподнюю, страну убийств и предательства. Не хотела бы я столкнуться с призраками, которых она там оставила.

И всё же, Агнар, теперь, когда я вспоминаю о тех людях, я скучаю по ним. Когда я жила там, то не чувствовала себя как дома, но всё же мы кое-что сделали. Даже можно сказать буквально — нам удалось построить там корабль.

Во всяком случае, к тому времени как паковый лёд растаял, на новом корабле закрепили кормило, подняли мачту и уложили палубный настил. В один прекрасный весенний день мы спустили судно на воду, корабль легко соскользнул и закачался на мелководье. После стольких усилий, что мы в него вложили, выглядел он на удивление небольшим. Мы с сыном стояли на берегу и наблюдали, как мужчины подняли парус, и корабль не спеша заскользил в открытое море. Мы шли по берегу, следуя за ними, пока не остановились на песчаной косе, защищавшей нашу бухту с севера, и наблюдали, как наш новый корабль, постепенно уменьшаясь в размерах, скрылся за прибрежными островами. Тогда мне удалось понаблюдать за ним с суши, он покачивался на волнах, будто был рождён для этого, и тогда я поверила в него. Как только мы спустили судно на воду, оно стало для нас чем-то гораздо большим, чем что-то, созданное своими руками. Теперь это что-то превратилось в настоящий корабль, который может перенести людей куда угодно, за пределы нашего мира, или, может быть даже в другой. Почему-то до того момента я не считала нас настоящими корабельными мастерами. Но у нас был некоторый опыт: Гуннар владел ремеслом корабела и, конечно же, пригодился опыт остальных мужчин, которые знали о кораблях достаточно. К тому же, мы проявили настойчивость: в конце концов, наши жизни зависели от того, насколько хорошо мы выполним нашу работу. Но кроме этого требовалось ещё кое-что, а именно — удача. Норны отнеслись к нам благосклонно. Не пойми меня неправильно, Агнар, ты не можешь положиться на них, если сам не будешь усердно трудиться. Ведь если удача тебе не улыбнётся, то все твои труды пойдут прахом. Удача может вообще стоять к тебе спиной всю жизнь, но если тебе повезло, и ты родился счастливчиком, а иногда такое бывает, то удача сопутствует тебе весь жизненный путь.

Наш корабль достойно справился с испытанием морем. Карлсефни и Гуннар вернулись домой счастливыми, а вся остальная команда была опьянена успехом ещё до того, как была открыт первый бочонок вина. Это было на Пятидесятницу, и мы устроили в Винланде самый щедрый пир. Затем мы занялись последними сборами, и в день Вознесения мы заперли двери домов Лейфа, загнали скот на уже загруженные корабли, и отплыли домой с таким богатством, которое никто ранее не вывозил из этих пустынных земель за пределами мира.

Двадцать третье сентября

Должна рассказать тебе ещё кое-то о Винланде. Мы были дома в Глауме, примерно в это же время года, или, возможно, чуть позже. Снаружи бушевала буря, а мы сидели у очага и слушали, как завывает западный ветер. Не помню точно, кто гостил у нас тогда: по осени нас часто навещали гости. Пора между уборкой урожая и зимой — подходящее время для тех, кому не сидится дома. Смеркалось, мальчики вернулись домой. В тот год они провели дома последнее лето вместе, отправляясь верхом вдвоём. Иногда они возвращались той же ночью, иногда не появлялись неделями. Раньше я беспокоилась за Торбьёрна, — он может либо затеять драку, или ввязаться в ссору, а если его убьют, тогда Снорри будет обязан отомстить за брата. Когда их обоих не было дома, мне всегда становилось не по себе. Я старалась не смотреть, возвращаются ли лошади, но всё же поглядывала, не в силах ничего с собой поделать. Как только они уехали из дома окончательно, не остаётся ничего иного, как изводить себя переживаниями. Следующей весной Снорри отплыл в Норвегию, и я слышала новости о нём лишь раз в три года, причём весточка достигала меня спустя шесть месяцев, с тех пор, как его видел человек, что принёс её. Я молилась за него каждый день, но всё же переживала не так сильно, как в ту пору, когда он был молодым человеком и разъезжал вместе с друзьями по всей Исландии. К тому времени как Снорри вернулся из Норвегии, Торбьёрн тоже уехал.

Торбьёрн отправился в Миклагард, когда ему только исполнилось семнадцать, там он вступил в варяжскую дружину. Прошло больше десяти лет, прежде чем он вернулся домой, и когда он переступил порог, на миг мне показалось, что это какой-то чужестранец. Потом я поняла, что этот иностранец с загрубевшим лицом и выцветшими волосами, в необычной одежде и есть Торбьёрн. Он источал неукротимый дух, предупреждающий о скрытой внутри силе, его облик показался беспокойным, даже угрожающим, хотя это и был мой сын. Он был вспыльчивым, крепким мальчиком, ростом не выше своего отца, крайне трудолюбивый дома, но всегда слишком задиристый, склонный к драке. Человек, который вернулся, был уже не такой агрессивный, но, Агнар, я бы опасалась оказаться его врагом. Однако, будучи его матерью, очень скоро мне стало ясно, сын никогда не позволит, чтобы я испытывала в чём-либо нужду, покуда жива. Он привёз домой сундук, набитый восточными сокровищами: шелками и самоцветами, переливающимися разными цветами. Брату он подарил зловещий кривой меч, который выглядел так, словно выкован из двух металлов — клинок был одновременно гибким как хлыст и жёстким, и каждый, кто видел его, дивились такому чуду. Торбьёрн вернулся как раз тогда, когда заболел Карлсефни, и я очень переживала за него. Я хорошо помню, как муж сидел вместе с Торбьёрном за столом и изучал вещицы из незнакомых ему металлов, и задавал один за другим вопросы о далёких странах, в которых побывал сын, каково там живётся людям, как мужчины разрешают распри. Расспрашивал о морях, приливах, и о неведомых богах, в которых верят те язычники. Той зимой Карлсефни вообще не выходил на улицу. К следующему июню он так разболелся, что не смог поехать верхом на тинг, который пропустил лишь однажды, с тех пор, как мы поселились в Глауме. Но его никогда не покидало любопытство, Агнар. Будучи уже не в состоянии путешествовать сам, он бесконечно расспрашивал странников. Он внимательно слушал и мог прочитать человека как книгу.

Пора вернуться к нашей работе. В то время Торбьёрну исполнилось пятнадцать, и он никогда не бывал дальше Тингведлира, места проведения альтинга. До того, как Снорри уехал, они с братом были очень близки. Снорри всегда снисходительно относился к проделкам брата, и я подозреваю, он часто оберегал Торбьёрна, не позволяя ему влезть в неприятности. Снорри не был завистливым мальчиком, но четыре года — довольно большая разница у мальчишек-подростков. Торбьёрн вырос очень быстро, и с тех пор они почти сравнялись. После этого они расстались на много лет, но, когда снова встретились, показалось, что спустя всё это время между ними ничего не поменялось. Я рада, что мне удалось дать своим сыновьям то, чего была лишена сама — я имею в виду общество друг друга. Пока у меня не было моих мальчиков, я всегда завидовала братьям и сёстрам. Хотела бы я противостоять миру вдвоём, а не в одиночку. С тех пор как родился Торбьёрн, я больше не испытывала этого чувства, потому что сумела подарить своим детям этот бесценный дар.