Со временем, почувствовав, как Макбет, что былая сила обращается в полнейшее бессилие, они пришли к выводу, что пора прибегнуть к решительным мерам. Бывали моменты, когда я словно наяву слышал из их уст:

Рассказ любого из непосредственных участников кровопролитной драмы, подобной нашей, неизбежно будет отмечен предвзятостью или желанием оправдаться. Потому, стремясь к искренности и беспристрастности, я пытался оценивать поступки всех действующих лиц, в том числе свои собственные, как бы глазами драматурга, с позиций древнегреческой или шекспировской трагедии, где персонажи, не будучи ни сугубо хорошими, ни откровенно дурными, становятся жертвами непредвиденных последствий своих устремлений и представлений о необходимых шагах. Подозреваю, что мне удалось приблизиться к реализации поставленной задачи, когда речь идет о людях, чьи поступки меня поражали (то есть о фантазерах), но я не слишком преуспел, описывая тех, чья исполнительность притупляла остроту моих чувств. Пожалуй, я не стану за это извиняться, не в последнюю очередь потому, что описывать их иначе означало бы поступиться исторической достоверностью моего повествования.

Зимы тревоги нашей[3]

Единственный цветовым пятном в сумраке гостиничного бара была янтарная жидкость, мерцавшая в стакане перед этим человеком. Когда я приблизился, он поднял голову, поприветствовал меня кивком, а затем снова уставился на виски в стакане. Я устало опустился на плюшевый диван напротив.

Почему-то знакомый голос показался мне зловещим.

– Янис, – сказал он, – вы совершили большую ошибку.

Весенними вечерами, ближе к ночи, на Вашингтон, округ Колумбия, опускается умиротворение, которое попросту не вообразить в разгар дня. Политики, лоббисты и прихлебатели разъезжаются кто куда, из воздуха исчезает напряженность, а бары остаются в распоряжении тех немногих людей, кому не нужно вставать на рассвете, и еще меньшего числа тех, чье бремя забот свалилось с плеч. Тем вечером, как и в предыдущие восемьдесят один вечер (и как в последующие восемьдесят один вечер), я был одним из последних.

Мне потребовалось пятнадцать минут, чтобы дойти под покровом мрака от дома 700 на 19-й Норд-Вест-стрит, то есть от здания Международного валютного фонда, до бара отеля, где мы договорились встретиться. Я никогда не думал, что короткая одиночная прогулка по безликому Вашингтону может быть настолько вдохновляющей. Перспектива встречи с великим человеком добавляла мне настроение – после пятнадцати часов заседаний с влиятельными людьми, слишком банальными или слишком напуганными, чтобы свободно высказывать свое мнение, я собирался повидать человека, который пользовался большим влиянием в Вашингтоне и за его пределами, человека, которого никто не посмел бы обвинить ни в банальности, ни в робости.

Все изменилось благодаря его язвительным словам, усугубленным тусклым светом и колеблющимися тенями.

Притворяясь, будто не понял, я уточнил:

– О какой ошибке речь, Ларри?

– Вы победили на выборах! – ответил он.

Разговор состоялся 16 апреля 2015 года, в самый разгар моего краткого пребывания в должности министра финансов Греции. Менее чем за шесть месяцев до этого я жил жизнью ученого, преподавал в школе имени Линдона Б. Джонсона по связям с общественностью при Техасском университете в Остине, получив отпуск в Афинском университете. Но в январе моя жизнь радикально изменилась – я стал членом греческого парламента. В ходе предвыборной кампании я давал всего одно обещание: сделать все, что в моих силах, чтобы спасти мою страну от долговой кабалы и ликвидировать нищету, в которую нас ввергли наши европейские соседи заодно с МВФ. Именно это обещание привело меня в американскую столицу и – благодаря помощи моей близкой соратницы Елены Паранити, которая организовала встречу и сопровождала меня тем вечером, – в этот бар.

Я улыбнулся, показывая, что оценил его сухую шутку, и постарался спрятать беспокойство. Помнится, я подумал: «Неужели вот так он намерен укреплять мою решимость сражаться с империей врагов?» Отчасти меня утешала мысль о том, что за семьдесят первым главой министерства финансов Соединенных Штатов Америки и двадцать седьмым президентом Гарварда не тянется слава человека, склонного к излишней деликатности.

Решив отложить серьезный разговор еще хотя бы на несколько минут, я жестом попросил бармена налить мне виски и сказал:

– Прежде чем узнать от вас, Ларри, о своей «ошибке», позвольте поблагодарить за ваши сообщения и консультации. Они очень пригодились мне в последние недели. Я искренне вам признателен, пускай сам-то много лет подряд именовал вас Князем тьмы.

Ларри Саммерс невозмутимо ответил:

– По крайней мере, вы называли меня князем. Другие придумывали прозвища куда хуже.

Следующие пару часов разговор касался серьезных тем. Мы обсуждали технические вопросы: обмен долгов, фискальную политику, рыночные реформы, судьбу «плохих» банков. На политическом фронте, как предостерег Ларри, я проигрывал пропагандистскую войну, а «европейцы», под которыми он имел в виду европейские державы, явно нацелились на мою шкуру. Он предложил (и я согласился), чтобы любая новая сделка для моей многострадальной страны была такой, какую канцлер Германии сможет представить своим избирателям в качестве собственной идеи, собственного достижения.

Дела шли лучше, чем я смел надеяться, и мы добились согласия по всем вопросам, действительно имевшим значение. Оказалось достаточно просто получить поддержку грозного Ларри Саммерса в борьбе против мощных институтов, правительств и медиаконсорциумов, что требовали капитуляции моего правительства – и моей головы на серебряном блюде. Наконец, когда мы определились с дальнейшими шагами, а комбинированное воздействие усталости и алкоголя еще не начало сказываться, Саммерс пристально посмотрел на меня и задал вопрос, настолько хорошо отрепетированный, что, как я подозреваю, до меня он протестировал этот вопрос на множестве других людей[4].

– Есть два типа политиков, – сказал он, – инсайдеры и аутсайдеры. Вторые делают приоритетом личную свободу и возможность излагать их личную версию истины. Цена их свободы такова, что этих людей игнорируют инсайдеры, принимающие важные решения. Со своей стороны, инсайдеры следуют раз и навсегда установленному правилу: никогда не выступать против других инсайдеров и никогда не обсуждать с аутсайдерами слова и действия инсайдеров. Что они получают в награду? Доступ к внутренней информации и шанс, пусть не гарантированный, повлиять на важных людей и важные результаты. – Тут-то Саммерс и задал свой вопрос: – Итак, Янис. Вы у нас кто?

Чутье подсказывало, что нужно ответить одним словом; вместо этого я откликнулся обстоятельно.

– По характеру я аутсайдер от природы, – начал я, но поспешил добавить: – Я готов задавить свою индивидуальность, если это поможет заключить новую сделку для Греции, сделку, которая убережет наш народ от долговой кабалы. Не сомневайтесь в этом, Ларри; я могу быть истовым инсайдером столько, сколько понадобится, чтобы добиться достойного соглашения – для Греции и для Европы в целом. Но если инсайдеры, с которыми я имею дело, не пожелают освободить Грецию от вечного долгового рабства, я не постесняюсь обрушиться на них и вернуться туда, куда меня зовет сердце, где находится моя естественная среда обитания.