В многообразном мире народного искусства художник выбирает то, что больше всего соответствует его манере, то, что ближе его собственному восприятию действительности. Таким образом, традиционные мотивы в творчестве Калашникова приобретают характер новизны, чуждой стилизованной архаике. Во время очередного путешествия по русскому Северу художник был пленен обликом Великого Устюга — города на Сухоне, известного своими мастерами-умельцами, творцами красоты. Как человек, овладевший в свое время мастерством чеканки по металлу, Калашников не мог не залюбоваться изделиями из кованого железа, которыми местные ремесленники украшали свой город, — решетками, состоящими из завитков растительного орнамента, воротами, которые завершают нарядные просечные подзоры, дымниками-навесами над двускатными крышами, придававшими всему городу сказочный вид. На одном из лучших книжных знаков Анатолия Калашникова возник неповторимый художественный образ северного города с пленительными очертаниями флюгеров из кованого железа.

Многое дали поездки по большим и малым волжским городам. Анатолий Калашников воспел своеобразие городов Прибалтики. Особенно повезло Старому Таллину и его архитектурным памятникам. Значительное место в графической сюите Калашникова заняли портреты — от Данте до наших современников. Иногда на книжных знаках облик человека угадывается по признакам деятельности. На экслибрисе известного композитора Арама Хачатуряна изображены сабли, напоминая нам о знаменитом «Танце с саблями». На другой миниатюре мы видим сказочный настой — варево из трав, кипящих в змеином яде, заключенном в ендове — старой, дедовских времен посуде. Это знак гомеопата и переводчика древнерусских медицинских рукописей.

Нельзя не заметить проникновение художника в суть вещей, его четкую рациональность, чуждую всякой сентиментальности. Современность находит в его работах свое аллегорическое выражение.

1970–1975 годы.

Что не сделаешь ради славы? Ни до ни после этого человека даже завзятые любители литературных почестей не предпринимали столь бесчисленных шагов во имя известности. На собственные средства издавал он свои бездарные вирши. Его книги постоянно, в течение десятилетий выходили в свет; нередко печатались они на мелованной бумаге, одевались в переплеты, украшались золотым тиснением. На титульных листах значились фамилии виднейших издателей и продавцов — тем и другим было заплачено автором. Не беда, что любители стихов оставались равнодушными к его пиитическим восторгам. Старик был до конца дней убежден в своем великом поэтическом таланте.

Автобиографию он предварил таким торжественным вступлением: «Благосклонный читатель! Ты зришь пред очами своими жизнеописание знаменитого в своем отечестве мужа. Дела его и заслуги своему отечеству столь были обширны, что поместить оные в себе может и притом раздельном повествовании оных. Почему мы при настоящем издании его жизнеописания заблагорассудили дела его и заслуги отечеству разделить на две части или статьи: предметом первой будут душевные его таланты и степень образованности по отношению к наукам и просвещению, предметом же второй положим краткое описание гражданского его достоинства и знаменитости, которые он своими доблестями приобрел в славном Российском государстве».

Не беда, что только наивные простаки покупали роскошно изданные тома. Не беда, что в литературной среде распространялись зловредные анекдоты. Ничто не могло смутить человека, которого сам Суворов умолял на смертном одре: «Митя, не позорь себя, не пиши стихов…» Рассказывают, что из спальни фельдмаршала он вышел, обливаясь слезами, но в ответ на расспросы о здоровье Александра Васильевича ответил кратко: «Бредит!»

Вы, друзья, наверняка догадались, что речь идет о знаменитом виршеплете графе Дмитрии Хвостове, имя которого, что бы мы там ни говорили, вошло в историю отечественной словесности. Вошло, но какой ценой…

В искусстве, как известно, живут только таланты. Но нет, оказывается, правил без исключения. Удивительно прозорливо сказал о нем Константин Батюшков: «Хвостов своим бесславием будет славен и в позднейшем потомстве».

Начал он литературную деятельность еще в конце XVIII столетия. Придерживаясь строгих эстетических правил «Беседы любителей русского слова», Хвостов в раннюю пору деятельности был обычным «средним поэтом», имевшим читателей и почитателей. Во всяком случае, его перевод «Андромахи» Расина выдержал несколько изданий и охотно ставился на театре. Был Хвостов знатен (носил графский титул), богат, хлебосолен и непоколебимо убежден в своей гениальности. Друзья, домочадцы, почитатели и не думали разуверять графа в обратном. Да и как можно было в том усомниться? Давно известно, что гений — это и трудоспособность. Дмитрий Хвостов целыми днями корпел над рукописями, писал много и длинно. Нередко талант со временем совершенствуется. Но бывает и другое. Чем больше писал граф-стихотворец, тем хуже. К тому же он был одержим манией читать свои творения вслух — близким, родным, друзьям, слугам. Судьба одарила Хвостова долголетием — сменялись литературные поколения, а он благополучно жил, писал, печатался. Все это не могло не породить многочисленные литературные анекдоты и шутки.

Первые два десятилетия XIX века в русской литературе были ознаменованы таким красочным эпизодом, как «страшная война на Парнасе» — борьба шишковистов и карамзинистов. Для молодого, озаренного грозой двенадцатого года поколения, которое вышло на схватку с литературными староверами, Хвостов — многословный, топорный — был идеальным объектом насмешек.

Сановитые шишковисты, украшенные пышными орденами, чинно заседавшие в «Беседе» и Академии художеств, просвещенной молодежи двадцатых годов казались старомодными, а следовательно, и смешными. Что же говорить о Хвостове, сенаторе и графе, жаждавшем литературных похвал! Тайные агенты графа скупали его книги, воровски по ночам сжигали их, и сочинитель немедленно приступал к новому выпуску творений, резонно ссылаясь на то, что прежние разошлись. Хвостов заказывал переводы своих книг на европейские языки, оплачивая труд толмачей.

Одержимый пагубным стремлением печататься, Дмитрий Хвостов принес обильные жертвы самой бесполезной особе в мире — неутомимой Стихомании. Даже огромное свое состояние он расстроил бесконечными изданиями сочинений. Это, как известно, и дало Пушкину повод остроумно заметить, что в Европе «стихами живут, а у нас граф Хвостов прожился на них».

Перед поэтами и критиками, желая войти с ними в близкие сношения, Хвостов откровенно заискивал. Его как графа и члена Государственного совета принимали в лучших столичных домах. Но бедного виршеплета интересовала литературная слава и литературные знакомые. Желая, например, войти в круг Пушкина, он писал его жене, Наталье Николаевне, различные песенки, присылал великому поэту вместе со стихотворными посланиями приглашения отобедать и т. д.

Однажды Пушкин ответил старику шутливой запиской: «Милостивый государь граф Дмитрий Иванович, жена моя искренне благодарит Вас за прелестный и неожиданный подарок. Позвольте и мне принести Вашему сиятельству сердечную мою благодарность. Я в долгу перед вами: два раза почтили Вы меня лестным ко мне обращением и песнями лиры заслуженной и вечно юной. На днях буду иметь честь явиться с женою на поклонение к нашему славному и любезному патриарху. Александр Пушкин».

Можно не сомневаться, что Хвостов пушкинскую шутку воспринял всерьез. Недаром старик хвалил себя такими строками: «Слушай теперь, Хвостов, награду получи достойную трудов: стань смело наряду с бессмертными творцами и, скромность отложа, красуйся их венцами!»

Издавая сочинения, Хвостов рассылал их во все концы света. Среди тех, кого он одарял книгами стихов, были русские и европейские университеты, отечественные семинарии, институты, а также митрополиты, архиереи, станционные смотрители. Свои сочинения он посылал Аракчееву, Бенкендорфу, Паскевичу, королю прусскому, Гете, Ал. Гумбольдту, Ламартину…