Желтый свет кристалла на столе, заваленном какими-то непонятными предметами, выхватывал из темени позднего вечера лишь детали — угол стеллажа, стеклянные грани сосудов, подобных тому, который разбился, полетев ей в голову, металлическую подпорку для большой штуки с трубками за спинкой кресла, подлокотник и высушенную, в пятнах и бородавках, руку на нем. Толстые стены тонули во мраке. В этом помещении не было окон, но старик сидел лицом к стене, как будто оттуда могло подуть свежим ветром.

«Вон!» — врезался в голову злобный приказ, которого никак нельзя было ослушаться. Девушка успела только пискнуть, как руки сами сгребли утварь, а ноги понесли к выходу. Она могла только сжаться в беспомощный комок в уголке собственного разума и наблюдать, как ее тело колченого бредет по коридорам, размахивая грязной вонючей тряпкой. Но лучше так, чем корчиться от бессильного страха, который вдруг накатывает и не отпускает до тех пор, пока она не начинает хрипеть и биться о стены. Или боль, рвущая на части, и желание забраться в самый череп и спрыгнуть прямо из дырки носа в водопад далеко внизу. И уже нет никакой надежды увидеть отца с матерью или брата. И уж тем более — Мартина, который обещался на будущий год вести ее вокруг свадебного костра…

Лисси хрипло, каркающе рассмеялась, когда ее вдруг отпустило где-то в коридоре, возле картины с бесстыдно обнаженной женщиной на роскошных покрывалах. Вся эта пыльная, заросшая паутиной красота старых стен, которую хозяин отмывать запрещал, девушку не трогала. Ни мозаичные полы с картинами, ни панели из красного дерева, ни статуи, давно утратившие цвет и глядящие на мир пустыми глазами, ни ветхие гобелены с вышивками, ни те странные и непонятные вещи, которые наполняли мертвые коридоры и залы. Если и кипела здесь когда-то жизнь, то она давно закончилась. Только на нижних оголенных этажах еще мыкались слуги, вынужденные содержать немощного хозяина. Редкие посетители, которые еще иногда приходили снаружи, потом девались неизвестно куда…

Девушка сползла на пол и сжалась в комок, бросив тряпку на покрытый толстым слоем пыли пол. Как выбраться отсюда, она теперь не знала. Редкие и тусклые светильники по стенам едва разгоняли мрак лишенного окон коридора, тишина давила на уши, и уже начинали чудиться какие-то шорохи, шепотки… что-то вцепилось в лодыжку холодными липкими пальцами.

Девушка взвизгнула, вскочила и бросилась наутек, громко шлепая подошвами стоптанных башмаков…

***

Пламя костра билось на ветру подступающей зимней ночи и хлестало, как знамя, но не гасло. Небо на западе еще чуть светлело у края, но звезды уже перемигивались, а луна явила свой холодный королевский лик и неторопливо поднималась к зениту. Тянуло на созерцание и философию.

И я созерцал, сидя на валуне возле входа в небольшую пещерку и предаваясь лени. Мое время еще не пришло.

Ветер пел на разные голоса. Свистел, стенал и каялся в чем-то несовершённом. Подперев кулаком подбородок, я смотрел, как рвется на волю огонь. Здесь, на высоте, вдали от людей, воздух мира казался чище, словно там, внизу, копилось слишком много вони от дерьма в мозгах. Не только у старого менталиста, который, как показала практика, безумцем или сумасшедшим вовсе не был, оказавшись ошалевшим от собственной безнаказанности скотом, пользующим людей, как марионетки, копающимся в чужих головах и страхах ради извращенного удовольствия. Менталист Напраптор был известен по всему Носготу благодаря уловкам изощренного разума — телепатии, эмпатии, телекинезу. Страждущие со всех концов страны приезжали к нему, чтобы найти успокоение в его сладкой лжи, ведь он говорил то, что они хотели услышать. Со всех концов страны в былые годы сюда стекались люди в поисках ответов на вопросы и… исцеления? Он утверждал, что никто лучше него не знает, как лечить «душевные раны» и недуги разума. На самом же деле…

Это место полнилось болью, страхом, диким животным ужасом, отчаянием и… наслаждением. Искренним весельем, прикрытым эгоистичной жалостью к себе. Чудился, к тому же, знакомый отголосок, но уверен я не был.

А вот гибель сотен жертв чуял прекрасно. Удивительно, до чего может дойти безнаказанность. Люди, которым вменялось в обязанность оберегать население и страну, а то и мир, люди, на плечах которых лежит ответственность, позволили себе скатиться в жалкое существование червей-паразитов, жрущих свой дом изнутри. Я не сомневался в том, что все они такие. Стражи не Носгота, но собственных амбиций. А если так — нужны ли миру вообще такие «Стражи», ва мне — подобные «коллеги»?

Особо сильный порыв ветра, наконец, задул костер. Пора.

Я встал, предвкушающе облизнув клыки. Очередной акт охоты на дурную дичь. И внезапно, пригодились навыки, которым учил меня еще отец.

К оленю надо подходить с подветренной стороны, скрыв свой запах, так, чтобы даже вспугнутое животное не знало, где охотник. А в ментальном противостоянии многое решает изобретательность воображения. И я стал завыванием ветра за толстыми стенами, пологом тумана, наползающим от подножия горы, шелестом крыльев под потолками. Зачем бестолково тыкать в чужой разум, рискуя нарваться на ловушку? Я щекотал его щупальца пустотой, ускользая, едва внимание оборачивалось ко мне.

«Где ты?!»

Я смеялся в ответ. Женским голосом. Ведь он скорбел по жене, верно?

«Напраптор, твое безумие разрушило наши мечты и ослепило тебя!»

«Не узнал, глупец?»

«Кто ты?!»

«Я…»

Смешок раскатился трелью и затих, а я снова ускользнул от хлещущих беспорядочно щупалец и затаился. Где твое хваленое умение, Страж Разума? Или растерял, себя жалея и отыгрываясь на других?

Теперь ждать. Он снова занервничает, мерзкий бесполезный старикашка. Он уже не трогает жителей Вассербунда и своих слуг, ему мешает собственная нарастающая паника. Ночь подходила к концу, и мне ничего не мешало полюбоваться горным рассветом, а на день оставить жертву.

Воплощенная Реальность дрожала и сопротивлялась, упрямо отказываясь подчиняться воле демиурга и вампира, решившего пойти совершенно иным, логичным для него, но не для эгрегора путем. Она держала его на месте, заставляла кружить, увязнув в попытке довести жертву до состояния перепуганного овоща, который не сможет оказать сопротивления и вцепиться убийце в мозг. Сопротивлению не мешал даже тот факт, что и сама эта точка в истории была рассказана походя, кустарно. Эгрегор желал прямой победной схватки и никак иначе.

Намирэ выругалась, сбросив наушник и вставая с планшеткой в руке. Прямой вопрос одному из наставников ничего не дал и только подтвердил опасения: переломить ход событий возможно, только оторвав мир от эгрегора. Но тогда он начнет разваливаться сам, потому что материален лишь частично, и работа еще идет и будет идти долго. Идти на такой шаг сейчас рискованно и нет смысла.

— Мне. Нужны. Перемены. Думай, кошка, думай!

Меряя шагами зал, она перебирала в уме варианты, но утешительных не было. Даже если Каину рассказать вообще все, обстоятельства тем или иным образом заставят его сделать то, что требуется. Можно добиться лишь мелких, незначительных изменений в характере, в мелочах, в деталях, свободно влиять там, где нет данных, но сами факты прописанных событий останутся неизменны. Если Каин не захочет идти в какой-нибудь опасный портал, руководствуясь здравым смыслом, его туда затянет порывом ветра. Или оглушит упавший на голову кирпич, и кто-то затащит с той стороны. Или портал откроется в полу, и вампир в него банально упадет, а потом дырка схлопнется на середине, отрезав полтуши. При попытках сопротивляться дальше варианты будут становиться все нелепее, лишь бы вернуть строптивого героя в нужную колею. С таким раскладом остается лишь маневрировать, довольствуясь незначительными изменениями.

Это означает, что ставку надо делать на характер, который по завершении «канона» позволит начать основную работу уже в настоящей реальности. Это только кажется, что вытащив разумного из мира, в котором он родился и вырос, можно просто так выпустить его в другой. Нет! Особенно это касается выходцев из таких вот слабых цивилизаций. А когда растишь будущего близкого, ответственность повышается втройне…