Вот ее красивая мамочка в цветастом платье. Она то и дело смеется, любит рвать цветы в саду и покрывает свои длинные золотистые волосы соломенной шляпкой. Свет внезапно погас, ночь обрушилась на корабль, мачты, дымовые трубы, безмолвную палубу и на маленькую девочку, только что лишившуюся той, кого нежно любила и кто крепко любил ее.

Глаза Элизабет широко распахнулись, и она смогла наконец закричать. Этот отчаянный зов заледенил кровь у всех присутствующих при погребении.

– Мамочка! Нет! Мамочка!

Гийом кинулся к дочке. Поймал за талию, подхватил, но на руках у него оказалась кукла – недвижимая, с безвольно повисшими головой и руками. Он упал на колени, обнимая свою ношу.

– Кати, прости меня! – сказал он. – И ты прости, моя принцесса! Я с тобой и больше никогда тебя не оставлю, обещаю!

Молодой вдовец осыпал свое дитя поцелуями. На протяжении нескольких секунд он осмеливался представить, как тело жены медленно опускается в морские глубины, потом отогнал видение. Отныне Элизабет – его единственная забота, единственное сокровище.

– Приди в себя, мое золото, – шепнул он, целуя девочку в щеку, в каштановые кудряшки. – Мы вместе откроем для себя Америку, а мамочка с неба будет смотреть на нас и радоваться.

Малышка всхлипнула, по ее телу прошла дрожь. Гийом обнял ее еще крепче, с чувством бесконечного облегчения. Он ощутил в себе новую силу и вместе с тем странную уверенность, что это Катрин ее в него вселила.

– Спасибо, любимая! – проговорил он. – Покойся с миром, моя Кати!

Услышав радостные возгласы, к которым примешивались крики чаек, Гийом проверил, полностью ли одета дочь.

Он уже упаковал их скромный багаж – большой кожаный саквояж, куда Катрин вынуждена была сложить вещи первой необходимости.

– Сейчас и мы, моя хорошая, поднимемся на палубу. Пароход прибывает в Нью-Йорк. Наше путешествие подходит к концу.

Элизабет кивнула вместо ответа, во взгляде ее голубых глаз читалась тревога. После смерти матери она двое суток не вставала с койки и отказывалась от пищи. Зато спала лучше, чем обычно, спрятавшись в отцовских объятиях. Мало-помалу она стала пить бульон, а потом и играть с куклой. Но девочка почти не разговаривала: едва слышные «да» или «нет» – вот и все, что от нее можно было услышать.

– Принцесса моя, пойми, с понедельника я выхожу на работу. Друг пообещал мне место на стройке. Будь хорошей девочкой, потерпи! Я буду вынужден оставлять тебя у Колетт. Она добрая, и ты ведь любишь Поля, ее младшего сыночка?

– Да, папочка, я буду вести себя хорошо.

Растроганный отец притянул ее к себе, приласкал. Элизабет произнесла фразу из нескольких слов – чем не повод для радости?

– Знаю, ты сильно горюешь, потому что мама больше не с нами. Она стала ангелом небесным, и чтобы ее порадовать, мы должны справляться с трудностями, я и ты.

– А мама точно там, в раю? – с тревогой спросила девочка. – Те люди в черном, они ведь сбросили ее в море.

– Не нужно было тебе это видеть, – вздохнул Гийом. – Я сожалею об этом всей душой. Но наша мама хотела быть похороненной в океане, и уже оттуда она вознеслась на небеса, чтобы навсегда остаться такой же красивой и оберегать тебя.

В задумчивости Элизабет покусывала кончик прядки волос, шелковистыми локонами спадавших ей на плечи. После недолгого раздумья она сказала:

– Папочка, у меня есть секрет. Я уже видела людей в черном и что они делали на этом пароходе. Видела в моих страшных снах.

Она поежилась, всхлипнула, а потом и расплакалась. Отец чуть отодвинулся, чтобы внимательно на нее посмотреть.

– Так эта сцена являлась тебе в кошмарах? – вскричал он. – Элизабет, ты же говорила, что ничего не помнишь!

– Так и было, пап. Я вспомнила, только когда они бросили тело мамы в воду.

Охваченная паникой, Элизабет рыдала в голос. Гийом, окончательно растерявшись, обнял ее и стал баюкать.

«Боже мой! Так вот что так ее пугало! – думал он. – Бедная моя девочка!»

Тут в памяти всплыли признания его собственной матери, сделанные много лет назад. Однажды вечером в кругу семьи Амбруази Дюкен, сидя возле камина, завела удивительное повествование о своих снах, которые впоследствии исполнились до мельчайших деталей.

«Жертвой того же феномена стала и Элизабет, – сказал он себе. – Что бы это могло значить? Что все предначертано свыше и моей Кати было суждено умереть в пути?»

Гомон на палубе усиливался. Гийом не стал расспрашивать дочь, взял ее за руку, а другой рукой подхватил саквояж.

– Сочувствую тебе, милая, и надеюсь, что теперь ничего страшного тебе сниться не будет, – сказал он, слишком взволнованный для того, чтобы дать Элизабет какое-нибудь разумное объяснение.

Она послушно последовала за отцом, как маленький пугливый зверек.

У перил собралась шумная и взбудораженная толпа. Пассажиры с восторгом смотрели на величественную и гигантскую «Свободу, озаряющую мир», расположенную на острове Бедлоу[12], в устье реки Гудзон, к юго-западу от острова Манхэттен. Был полдень, в ясном голубом небе ярко сияло солнце. Мимо проплывали другие суда, и клубы дыма из их труб наводили на мысль о флагах, развевающихся на ветру.

– Вы видели статую? Клянусь всем святым, она гигантская! – вскричал какой-то мужчина в берете.

– Шедевр! – подхватил очень элегантный господин с моноклем в глазу и свернутой газетой под мышкой. – Мы можем гордиться тем, что это Франция презентовала ее Соединенным Штатам по случаю столетней годовщины американской независимости. Открытие состоялось два дня назад, 28 октября, в присутствии президента США мистера Гровера Кливленда. Все это я узнал от капитана.

С замирающим сердцем Гийом стал бередить свою незаживающую рану. Он представил Катрин стоящей рядом и с любопытством взирающей на знаменитую статую.

– Посмотри, Лисбет! Посмотри, сколько людей на пристани и в лодках! Такое впечатление, что они нас встречают. Господи, мы в Америке!

– Папа, почему ты называешь меня Лисбет? – с едва различимой ноткой неудовольствия спросила девочка.

– Ты прекрасно знаешь почему. В Нью-Йорке это будет звучать естественнее. Моя принцесса, нас ждут и другие перемены. Мы на пороге новой жизни, в Новом Свете!

Комок подкатил к горлу, и Гийом умолк. Он только притворялся воодушевленным, надеясь увидеть на худеньком расстроенном личике дочки улыбку. Он не мог на нее наглядеться: белый ситцевый чепчик поверх темных кудрей, черты лица нежные, тонкие, на подбородке ямочка…

– Милая, мы обязательно будем счастливы, – сказал он так, словно хотел сам себя в этом убедить.

Кто-то толкнул его в бок. Гийом обернулся и увидел рядом румяное лицо Колетт. Она была в отличном настроении и тепло одета, на голове – бесформенная шляпка.

– Ну, мсье Дюкен, разве это не чудесно? Мой Жак остался с детьми, а я решила постоять тут с вами. Говорят, нас паромом переправят в Касл-Клинтон, там пункт приема эмигрантов.

Колетт коверкала незнакомые специфические слова, и с ее акцентом севера Франции это звучало забавно. При других обстоятельствах Гийом бы улыбнулся, теперь же просто кивнул.

– Я в курсе, Колетт. Судовой врач рассказал, чего ждать после высадки. Снова досмотр и медицинское обследование.

– Что ж, не буду вам надоедать, раз все сами знаете. Я-то хотела помочь… – сказала женщина.

– Прошу прощения, – спохватился Гийом, – за свою черствость. Не знаю, что бы я делал без вас, Колетт, я безмерно вам благодарен за вашу помощь. Все так непросто. Я ежесекундно думаю о жене. С каким восторгом она бы разделила всеобщий энтузиазм! Ее кончина зафиксирована в бортовом журнале, капитан указал обстоятельства смерти и дату. Моя обязанность – сообщить ее родителям, живущим во Франции. Они возненавидят меня еще больше. Они были против нашего отъезда. Господи, и оказались правы.