– А ты ничего.

– В каком смысле?

– В любом. Заботишься, не пристаешь, шутишь.

– Работа у меня такая – с людьми ладить. Ты наелась?

– Да, спасибо.

– Тогда давай знакомиться, Сергей, – я протянул руку.

– Настя, – она в ответ подала узкую ладошку с тонкими длинными пальцами. Впервые за все время ее глаза засветились улыбкой.

– Русалка по имени Настя, ты как за бортом оказалась?

– Ты думаешь, я что-нибудь помню, все как в кошмаре. Мрак, крик, дым, вода, холод. Бр-р-р.

– Так оно и было.

– А что теперь?

– Плывем навстречу судьбе.

– Философствуешь?

– Оптимистом легче прожить.

– А если нас не найдут?

– Этого не может быть.

– Ты думаешь?

– Насть, посуди сама. Человек оказался за бортом, это в море всегда «ЧП». Тем более нас двое.

– Не двое, больше. Когда начался пожар, там еще прыгали, – от этих слов у меня похолодело внутри. Машинально дернулся к выходу.

Вокруг океан, гладкий, спокойный не за что зацепиться глазу. Вернулся назад.

– Теплоход должен был застопорить машины и вести с рассвета поиски.

– А если он утонул?

– Не думаю, не те времена, хотя я уже ничему не удивляюсь, даже тому, что ты передо мной.

– Сколько мы протянем?

– Минимум три дня, а при желании, и на неделю хватит.

– Ты спокойный как слон, – при этих словах невольная улыбка пробежала по моему лицу, – вот опять улыбаешься.

– Слоном меня в армии дразнили, только слоны разные бывают: меня звали Бешеный слон. К тому же, зачем волноваться, от этого ничего не изменится.

– Хорошо вам, мужикам, все у вас просто и гладко, а тут платье с туфлями смыло и уже целая трагедия, да еще чуть истерику не закатила. Ты не обращай внимания, я не такая. Иногда находит.

– Ты же ведь официантка, если мне память не изменяет?

– Да, бросила все и теперь плыву.

– Жалеешь?

– Никогда не думала, чтобы такая махина, и могла попасть в подобную передрягу. Правда, я на море недавно, и это мой первый шторм.

– Это не шторм, а ураган. Не горюй, Настя, выкрутимся. А чтобы было легче, и не так быстро одолевал голод, давай спать.

– Я попробую, но давно днем не спала, может не получиться.

– Скажи себе – надо, – и я задремал довольно быстро

Что теперь будет? Куда нас несет? Найдут или нет? А если нет? Меня прошиб нервный озноб. Я слышала, нет страшнее смерти, чем от голода. Нет уж, лучше утопиться. Пусть лучше акулы растерзают, это быстрее. Зачем я только на флот пошла? Романтики захотела, дура. Вот ты ее и получила. Хорошо, что хоть не одна. Ну, я вчера и вцепилась в его ногу. Правда, что утопающий хватается за соломинку. Как хочется в туалет! Что делать? Горшка здесь нет. Криво усмехнулась своим мыслям. Сейчас начни шевелиться, он проснется. Что ж при нем это делать? Дурацкий стыд, не помирать же? Можно подумать, что я при мужчинах не раздевалась. Что естественно, то не безобразно. Но на горшке-то я при них не сидела. Я чувствую, что пока надумаю, все будет здесь, это еще хуже. Может поплавать немного? Это идея. Меньше объяснений будет. Не наступить бы на него. Кажется, спит? Если проснется, то окликнет. Нет, спит.

Вот и хорошо. А водичка теплая, класс. Трусы бы не упустить, а то и срам прикрыть будет не чем. Как хорошо! А я боялась, дура.

В первый момент, показалось, что сердце остановилось. Скорее всего, так и было. Может это не ее плавник, а я паникую. Но все равно надо выбираться. Что ж такой борт высокий. Ой! Нет, не получается.

– Серега! Акула! А-а-а!!!

Крик прорезался откуда-то из глубины сна. Господи, кто ж так орет? Светло. Тент, ящик, а ее нет.

– Серый! Мамочка! – она кричала и плакала одновременно, от этих причитаний кровь стыла в жилах. На меня смотрели вышедшие из орбит глаза, на лице мертвенно бледном, перекошенном от ужаса. Акула была рядом, но, наверное, не очень голодная, поскольку сразу ее не разорвала. Одной рукой схватил за ворот рубашки, и рывком бросил на плот. Я тоже был напуган, а тут в глаза бросился ее голый зад, из-за этого вспылил.

– Что голышом поплескаться захотелось, за ночь не наплавалась, дура! Жить надоело?

– Я…Я… – она в голос разревелась, уткнувшись в комочек собственных трусиков. Во мне кипела ярость, за ее глупость, хотел еще наорать, но она была такая мокрая и жалкая, что показалась маленькой девочкой, совсем ребенком, так горько она плакала. Гнев прошел. Стал на колени. У нее началась настоящая истерика. Это надо было остановить. От души дал пару пощечин. Стало тихо. Она убрала руки от лица.

– Ты, что спятил?

– Нет, на, пей, – дал ей воды, – успокоилась?

– Угу, – Настя смиренно кивнула и сделала несколько маленьких глотков.

– Полегчало?

– Да, спасибо, – она трусиками утерла нос и удивленно на них уставилась, потом перевела взгляд на свои стройные ноги и расхохоталась.

– Ты, что? Крыша поехала?

– Почти.

– Объясни толком. То плачешь, то смеешься.

– Если тебе рассказать, ты точно посчитаешь меня дурой. Все гораздо проще, чем ты думаешь. – Я молчал, ожидая оправданий.

– Мне захотелось в туалет, я постеснялась и ничего лучше, чем сделать это в воде, не придумала. Результат на лицо: ты не только меня лицезреешь, но и концы чуть не отдала. Дура я и есть дура, – она вновь рассмеялась. Ситуация была более, чем комичная, и я не выдержал и тоже рассмеялся.

– Давай на будущее договоримся, что во всех сомнительных случаях мы будем советоваться, тогда избежим многих неприятностей. Идет?

– Идет.

– А теперь одевайся, русалка по имени Настя, – мои глаза лучились улыбкой.

– Сейчас это уже не имеет значения.

– В принципе, да. В мире все относительно. Ложись, спи, горе да беда.

– Лучше расскажи мне что-нибудь. С детства люблю слушать разные истории.

– А?! Радионяня начинает свой рассказ?

– Что ж так и будем все время спать?

– Силы надо беречь. Мы же не знаем, сколько нас будут искать.

– Вредный мужик. Не злись на меня, ладно? – она положила свою руку на мою и улыбнулась. На нее определенно нельзя было злиться. Девчонки есть девчонки. Поднял ее ладошку с музыкальными пальцами.

– Играешь?

– Во что?

– Не во что, а на чем?

– Да, на пианино и гитаре.

– Я тоже.

– Никогда бы не подумала, что при такой силище можно заниматься музыкой.

– Это хобби, так жить веселей.

– Ты, наверное, и стихи пишешь?

– Да, иногда.

– Почитай что-нибудь.

Я внимательнее посмотрел в ее глаза, что можно сейчас озвучить?

– Что?.. Может вот это:

Не знаю… Но каждому вставать и падать?

Не знаю… Но каждому смеяться и плакать?

Не знаю… Но каждому грозит гроза.

Но есть на свете твои глаза.

– Нет не то. Это в другой раз оно очень длинное, лучше …

Глаза! Боже мой! Какие глаза!

Карий кружок, а вокруг бирюза.

Я боюсь обмануться, но их глубина,

Так зовет вдруг и манит, не вижу я дна.

Бархат ресниц несмело дрожит,

Тени печаль под ними лежит.

Тихонько губами я к ним прикоснусь,

И тут замираю, а вдруг обожгусь?

Об эти черные два уголька.

Искры блеснули в их уголках,

Это же смех, а может и страх,

А может и тайны неведомой флаг.

Ох, и глаза! Ну, и глаза!

Сколько же раз вы сводили с ума?

– Классно, жаль, что не про меня, очень похоже.

– Когда-нибудь я и тебе напишу, просто стихи это состояние души, а сейчас настроение не то, извини.

– А, что? Я ничего. – Она пожала плечами. – Иногда я людям завидую, как это у них ловко получается слова складывать.

– До революции этому специально учили, на меня бывает, находит, и я не могу от рифм отделаться и говорю все время стихами.