Муравейнику грозило вымирание.

Бригадир не спал сутками и неделями, пытаясь вывернуться из сложившейся задницы, но к всеобщим мозговым штурмам приходилось прибегать все чаще, а идеи заканчивались. Клетка, в которую превратились купола, давила.

Мысль о том, чтобы покинуть колонию, посещала ксеноморфов все чаще, но они не умели питаться планктоном, а больше живности на поверхности планеты не наблюдалось. Коллективное предчувствие окончательной расправы заставляло некоторых от страха терять контроль над той самой частью рассудка, что отвечала за личность. Никто не мог поддержать собрата, потому что общий разум показывал — сейчас все в одной лодке, а Бригадир уже не справлялся с должностью альфы.

Убирать его не было смысла — лишиться вожака без замены в такое трудное время гибелеподобно.

Когда однажды ночью чудовищный взрыв разнес гаражи и устроил пробоину в центральном куполе, никто даже не удивился. Бело-зеленые клубы пламени стремительно выжигали смесь газов, образовавшуюся из-за засасывания атмосферы.

Единый воздухопровод. Спустя минуту, горело уже всё.

Когда прибыли спасатели, их встретили догорающие руины. Выгорели даже каменные и огнеупорные металлические конструкции. От жителей сохранились куски особо толстых деформировавшихся до неузнаваемости костей.

Удивительно, но остались двое выживших — на самом нижнем уровне подземелий, где пламя не сумело набрать полную силу. Спасательная группа выяснила, что колонисты охраняли гряду, в которой на дробленке из трупов своих больных товарищей пытались выращивать съедобные грибы.

Выжившие получили ужасающие ожоги, и было видно — в последние секунды пытались закрывать друг друга от огня, но одному все равно досталось больше. Он впал в глубокую кому, тогда как его товарищ пришел в себя в клинике.

Повезло, как утопленнику.

Константин осознавал себя существующим. Он был.

Сквозь оглушающие всплохи боли по всему телу в голове ясно всплывали подробности о годах жизни в колонии, а еще трескучий шум.

Мозг посылал в эфир запросы на «соединение» с собратьями, и ничего не получал, терзаясь от этого паникой и желанием перепроверить, точны ли данные. Повтор за повтором, круг за кругом, Боунс глох от трескучей тишины.

Потеря сигнала оказалась болезненнее сгоревшего до костей мяса.

Они с мозгом напару осознавали, что стая мертва. Что больше не перекинуться идеями с приятелями, не подкатить к девушкам, не поспорить с упертым сисадмином и не выпить соку в компании взаимной неприязни с Бригадиром.

Он в окружении чужеродных организмов, чужого тяжелого воздуха, болезненной гравитации.

Вся колония погибла, а он, виноватый в этом, лежит где-то на белой постели и бесконечно умирает от пустоты в голове.

***

— Алина Саксатова? Мы ждали вас раньше.

— Далеко живу. Долго искала деньги, долго добиралась, — низкорослая женщина с густой сединой в красных волосах нетерпеливо ждала, пока ее оформят в регистратуре клиники. — Что там с моим сыном?

— О, это вам лучше обсудить с доктором… Она скоро подойдет, потерпите, пожалуйста.

Конечно, пяти недель ожидания не хватило ведь…

Врач оказалась рослой и сильной брюнеткой с повадками гордой пантеры. Но прибывшую издали мать пострадавшего она приняла со всей возможной деликатностью. То бишь, решила подготовить к шокирующему зрелищу.

— …Пострадало почти что 70% поверхности тела, такие шрамы не закроет никакая пластика. Несмотря на сильное истощение организма, пациент ничего не ест и не пьет, приходится держать на искусственном питании.

— Он говорил что-нибудь? — мать взялась за голову. Скупая радость того, что ребенок жив, перебивалась болью за его инвалидность и размышлением о том, сколько же хоть примерно денег может уйти на лечение, и где их доставать.

И с каждым новым объяснением врача проблемы обретали все больший вес, как будто старались затянуть в черную дыру.

— Только бессвязно кричал первые несколько часов после пробуждения. Даже, простите, выл, — докторша словно бы сконфузилась выбранному описанию. — Мы все понимаем, боль ужасная. Держим на препаратах.

— Так он, наверно, ничего не соображает под колесами, — порывшись в сумке, Алина нашарила бутылку воды и сделала глоток, чтобы успокоиться. — Черт подери, кто же мог так безжалостно спалить колонию…

— Несчастный случай? — осторожно предположила врач. — На вашем месте, я бы не спешила судить, пока эксперты все не выяснят…

Мать пострадавшего хмыкнула. «На вашем месте».

— Вы вправе считать, как хотите, — спохватилась брюнетка. — М-м… Насчет лекарств — современные препараты не вызывают помутнение сознания. Если пациент по какой-либо причине ведет себя невменяемо, это не связано с лекарствами.

Тяжко вздохнув, Алина потерла лоб рукой и попыталась понять, готова ли она сделать решительный шаг и увидеть, что именно жизнь оставила от ее крепыша-сына.

Боунс не отреагировал на появление женщины в палате, продолжив неподвижно сидеть. Ссутуленные плечи и выпирающая угловатость скелета визуально делали его еще меньше, чем на самом деле. Бинтовые наклейки скрывали незажившие химические ожоги, в некоторых местах уже образовались красные шрамы. Почти все волосы сгорели, голову тоже закрывали бинты. Трубки капельниц казались связывающими путами.

— Костя… — женщина механически провела ладонью по своему лицу, надеясь стряхнуть с него кошмар. — Костик. Прости, что я так долго не приходила.

— Я пойду, — предупредила доктор. — В коридоре санитар, зовите, если что.

Алина слегка кивнула, сидевший же в постели парень никак не отреагировал.

Посидели молча. Женщина разгладила одеяло в ногах сына.

— Получила твое письмо. Даже дважды, это было немного странно, но ничего. Не сержусь на то, что ты написал, если что, — она шмыгнула носом, понимая, что, если вдруг ее дитя превратилось в «овощ», то им обоим мучиться с этим до конца жизни. — Ситуация изменилась. Когда ты поправишься — домой вернемся… Там ремонт сделан, сосед помогал. С кошкой познакомлю, такой толстой и белой, тебе обязательно понравится…

Для дальнейшего монолога пришлось достать из сумки платок и промокнуть глаза от обильных, очень, очень долго сдерживаемых слез.

— Было бы здорово, если бы ты ответил хоть что-нибудь. Или знак подал, Кость…

Когда она подняла взгляд, то сквозь влагу и слипшиеся ресницы увидела, что парень на нее смотрит, и вздрогнула. В до этого пустых багровых глазах теперь пробудилось от дремоты нечто хищное, чужеродное. Насколько Алина помнила, даже у раздраженного или озлобившегося Константина такого взгляда никогда не бывало.

Перед ней будто сидело что-то, нарядившееся ее блудным сыном. И голосом ее сына оно медленно глухо проговорило:

— Я вас не знаю.