Над землей клубится аромат…

О, теперь я счастлив, я взволнован!

О, теперь я высказаться рад!

Помнишь час последнего свиданья?

Безотраден сумрак ночи был…

Ты ждала, ты жаждала признанья, –

Я молчал: тебя я не любил.

Холодела кровь, и сердце ныло, –

Так тяжка была твоя печаль;

Горько мне за нас обоих было –

И сказать мне правду было жаль.

Но теперь, когда дрожу и млею,

И, как раб, твой каждый взор ловлю, –

Я не лгу, назвав тебя своею

И клянясь, что я тебя люблю!

Я люблю многое, близкое сердцу,

Только редко люблю я…

Чаще всего, мне приятно скользить по заливу, –

Так, – забываясь

Под звучную меру весла,

Омоченного пеной шипучей, –

Да смотреть, много ль отъехал,

И много ль осталось,

Да не видать ли зарницы…

Изо всех островков,

На которых редко мерцают

Огни рыбаков запоздалых,

Мил мне один предпочтительно:

Красноглазый кролик

Любит его;

Гордый лебедь каждой весною

С протянутой шеей летает вокруг

И садится с размаху

На тихие воды;

Над обрывом утеса

Растет, помавая ветвями,

Широколиственный дуб.

Сколько уж лет тут живет соловей!

Он поет по зарям;

Да и позднею ночью, когда

Месяц обманчивым светом

Серебрит и волны, и листья,

Он не молкнет, – поет

Все громче и громче…

Странные мысли

Приходят тогда мне на ум:

Что это – жизнь или сон?

Счастлив я или только обманут?

Нет ответа…

Мелкие волны что-то шепчут с кормою,

Весло недвижимо,

И на́ небе ясном высоко сверкает зарница.

Я долго стоял неподвижно,

В далекие звезды вглядясь.

Меж теми звездами и мною

Какая-то связь родилась.

Я думал… Не помню, что думал:

Я слушал таинственный хор,

И звезды тихонько дрожали, –

И звезды люблю я с тех пор.

Заря прощается с землею.

Ложится пар на дне долин.

Смотрю на лес, покрытый мглою,

И на огни его вершин.

Как незаметно потухают

Лучи и гаснут под конец!

С какою негой в них купают

Деревья пышный свой венец!

И – все таинственней, безмерней –

Их тень растет, растет как сон…

Как тонко по заре вечерней

Их легкий очерк вознесен!

Как будто, чуя жизнь двойную

И ей овеяны вдвойне, –

И землю чувствуют родную,

И в небо просятся оне.

Друг мой, бессильны слова, – одни поцелуи всесильны!

Правда, в записках твоих весело мне наблюдать,

Как прилив и отлив мыслей и чувства мешают

Руке твоей поверять то и другое листку;

Правда, и сам я пишу стихи, покоряясь богине, –

Много и рифм у меня, много размеров живых;

Но меж ними люблю я рифмы взаимных лобзаний

С нежной цезурою уст, с вольным размером любви.

Долго еще прогорит Веспера скромная лампа,

Но уже светит с небес девы изменчивый лик.

Тонкие змейки сребра блещут на влаге уснувшей.

Звездное небо во мгле дальнего облака ждет.

Вот потянулось оно, легкому ветру послушно,

Скрыло богиню, – и мрак сладостный землю покрыл.

Рад я дождю: от него тучнеет мягкое поле,

Лист зеленеет на ветке, и воздух становится чище,

Зелени запах одну за одной из ульёв многошумных

Пчел вызывает; но что́ для меня еще лучше –

Это когда он ее на дороге ко мне орошает!

Мокрые волосы, гладко к челу прилегая,

Так и сияют у ней, а губки и бледные ручки

Так холодны, что нельзя не согреть их своими устами.

Но нестерпим ты мне ночью бессонной, Плювий Юпитер!

Лучше согласен я крыс и мышей в моей комнате слушать,

Лучше колеса пускай гремят непрестанно у окон,

Чем этот шум и удары глупых, бессмысленных капель:

Точно как будто бы птиц проклятое стадо

Сотнями ног и носов терзает железную кровлю.

Юпитер Плювий, помилуй! Расти, сколько хочешь, цветов ты

Для прекрасной и лавров юных на кудри поэта,

Только помилуй, – не бей по ночам мне в железную кровлю!

Ночью как-то вольнее дышать мне,

Как-то просторней, –

Даже в столице не тесно.

Окна растворишь, –

Тихо и чутко

Плывет прохладительный воздух…

А небо? А месяц?

О, этот месяц волшебник!

Как будто бы кровли

Покрыты зеркальным стеклом,

Шпили и кресты – бриллианты,

А там, за луной, небосклон

Чем дальше, светлей и прозрачней.

Смотришь и дышишь,

И слышишь дыханье свое

И бой отдаленных часов

Да крик часового,

Да изредка стук колеса

Или пение вестника утра.

Вместе с зарею и сон налетает на вежды,

Светел, как призрак,

Голову клонит, – а жаль от окна оторваться!

Как здесь свежо под липою густою, –

Полдневный зной сюда не проникал,

И тысячи висящих надо мною

Качаются душистых опахал, –

А там, вдали, сверкает воздух жгучий,

Колебляся, как будто дремлет он, –

Так резко сух снотворный и трескучий

Кузнечиков неугомонный звон.

За мглой ветвей синеют неба своды,

Как дымкою подернуты слегка,

И как мечты почиющей природы

Волнистые проходят облака.

Зреет рожь над жаркой нивой,

И от нивы и до нивы

Гонит ветер прихотливый

Золотые переливы.

Робко месяц смотрит в очи,

Изумлен, что день не минул,

Но широко в область ночи

День объятия раскинул.

Над безбрежной жатвой хлеба

Меж заката и востока

Лишь на миг смежает небо

Огнедышащее око.

Ни тучки нет на небосклоне,

Но крик петуший – бури весть,

И в дальнем колокольном звоне

Как будто слезы неба есть.

Покрыты слегшими травами,

Не зыблют колоса поля,

И, пресыщенная дождями,

Не верит солнышку земля.

Под кровлей влажной и раскрытой

Печально праздное житье.

Серпа с косой, давно отбитой,

В углу тускнеет лезвие.

Ты видишь – за спиной косцов

Сверкнули косы блеском чистым,

И поздний парк от их котлов

Упитан ужином душистым.

Лиловым дымом даль поя,