К сердцу кровь опять вернется,

В водоем мой луч прольется,

И заря потушит ночь».

Я знаю, гордая, ты любишь самовластье,

Тебя в ревнивом сне томит чужое счастье;

Свободы смелый лик и томный взор любви

Манят наперерыв желания твои.

Чрез всю толпу рабов у пышной колесницы

Я взгляд лукавый твой под бархатом ресницы

Давно прочел – давно! – и разгадал с тех пор,

Где жертву новую твой выбирает взор.

Несчастный юноша! Давно ль, веселья полный,

Скользил его челнок, расталкивая волны?

Смотри, как счастлив он, как волен: он – ничей,

Лобзает ветр один руно его кудрей;

Рука, окрепшая в труде однообразном,

Мину́ла берега, манящие соблазном, –

Но – горе: ты поешь!.. На зыбкое стекло

Из ослабевших рук упущено весло,

Он скован!.. – Ты поешь, ты блещешь красотою,

Для взоров божество, – сирена под водою.

Лозы мои за окном разрослись живописно и даже

Свет отнимают. Смотри, вот половина окна

Верхняя темною зеленью листьев покрыта; меж ними,

Будто нарочно, в окне кисть начинает желтеть.

Милая, полно! Не трогай! К чему этот дух разрушенья?

Ты доставать виноград высунешь руку на двор, –

Белую, полную ручку легко распознают соседи;

Скажут: она у него в комнате тайно была.

Прости – и все забудь в безоблачный ты час,

Как месяц молодой на высоте лазури!

И в негу вешнюю врываются не раз

Стремленьем молодым пугающие бури, –

Когда ж под тучею, прозрачна и чиста,

Поведает заря, что минул день ненастья,

Былинки не найдешь и не найдешь листа,

Чтобы не плакал он и не сиял от счастья.

Не говори, мой друг: «Она меня забудет:

Изменчив времени всемощного полет!

Измученной души напрасный жар пройдет;

И образ роковой преследовать не будет

Очей задумчивых; свободней и смелей

Вздохнет младая грудь; замедленных речей

Польется снова ток блистательный и сладкий;

Ланиты расцветут, – и в зеркало украдкой

Невольно станет взор с вопросом забегать, –

Опять весна в груди и счастие опять!»

Мой милый, не лелей прекрасного обмана:

В душе мечтательной смертельна эта рана!

Видал ли ты в лесах, под тению дубов,

С винтовками в руках засевших шалунов,

Когда с холмов крутых, окрестность оглашая,

Несется горячо согласных гончих стая,

И, праздным юношам дриад жестоких дань,

Уже из-за кустов выскакивает лань?

Вот-вот и выстрелы – и в переливах дыма

Еще быстрее лань, как будто невредима,

Проклятьям вопреки и хохоту стрелков,

Уносится во мглу безбрежную лесов, –

Но ловчий опытный уж на позыв победный

К сомкнувшимся губам рожок подносит медный.

Пойду навстречу к ним знакомою тропою.

Какою нужною, янтарною зарею

Сияют небеса, нетленные, как рай!

Далеко выгнулся земли померкший край.

Прохлада вечера и дышит и не дышит,

И колос зреющий едва-едва колышет…

Нет, дальше не пойду: под сению дубов

Всю ночь, всю эту ночь я просидеть готов,

Смотря в лицо зари иль вдоль дороги серой!

Какою молодой и безграничной верой

Опять душа полна! Как в этой тишине,

Всем, всем, что́ жизнь дала, довольная вполне,

Иного уж она не требует удела!

Собака верная у ног моих присела

И, ухо чуткое насторожив слегка,

Глядит на медленно ползущего жука…

Иль мне послышалось? – В подобные мгновенья

Вдали колеблются и звуки, и виденья! –

Нет, точно, – издали доходит до меня

Нетерпеливый шаг знакомого коня.

Как Лилея глядится в нагорный ручей,

Ты стояла над первою песней моей

И – была ли при этом победа? И чья –

У ручья ль от цветка? У цветка ль от ручья?

Ты душою младенческой все поняла,

Что мне высказать тайная сила дала,

И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить,

Но мы вместе с тобой, – нас нельзя разлучить!

Та трава, что вдали на могиле твоей,

Здесь на сердце, чем старе оно, тем свежей,

И я знаю, взглянувши на звезды порой,

Что взирали на них мы как боги с тобой!

У любви есть слова, – те слова не умрут;

Нас с тобой ожидает особенный суд:

Он сумеет нас сразу в толпе различить, –

И мы вместе придем, – нас нельзя разлучить!

Нет, я не изменил: до старости глубокой

Я тот же преданный, я раб твоей любви,

И старый яд цепей, отрадный и жестокий,

Еще горит в моей крови.

Хоть память и твердит, что между нас могила,

Хоть каждый день бреду томительно к другой, –

Не в силах верить я, чтоб ты меня забыла,

Когда ты здесь, передо мной.

Мелькнет ли красота иная на мгновенье,

Мне чудится, – вот-вот – тебя я узнаю, –

И нежности былой я слышу дуновенье

И, содрогаясь, я пою.

Одним толчком согнать ладью живую

С наглаженных отливами песков,

Одной волной подняться в жизнь иную,

Учуять ветр с цветущих берегов,

Тоскливый сон прервать единым звуком,

Упиться вдруг неведомым, родным,

Дать жизни вздох, дать сладость тайным мукам,

Чужое вмиг почувствовать своим,

Шепнуть о том, пред чем язык немеет,

Усилить бой бестрепетных сердец, –

Вот чем певец лишь избранный владеет!

Вот в чем его и признак и венец!

Мой прах уснет, забытый и холодный,

А для тебя настанет жизни май…

О, хоть на миг душою благородной

Тогда стихам, звучавшим мне, внимай!

И – вдумчивым и чутким сердцем девы –

Безумных снов волненья ты поймешь,

И отчего в дрожащие напевы

Я уходил, – и ты за мной уйдешь.

Приветами, встающими из гроба,

Сердечных тайн бессмертье ты проверь:

Вневременной повеем жизнью оба,

И ты, и я, – мы встретимся…

– Теперь!

Ты отстрадала, я еще страдаю, –

Сомнением мне суждено дышать, –

И трепещу, и сердцем избегаю

Искать того, чего нельзя понять…

А был рассвет – я помню! – Вспоминаю

Язык любви, цветов, ночных лучей…

Как не цвести всевидящему маю

При отблеске родном таких очей!

Очей тех нет, – и мне не страшны гробы,

Завидно мне безмолвие твое,

И, не судя ни тупости, ни злобы,

Скорей, скорей – в твое небытие!