– Вроде не уродина, – кривляется Тамарино отражение и показывает язык.

Они снова смеются.

– Представляешь, Том, – секретничает Рита, – заходил сегодня опять Степанов…

– Да ну! – перебивает Тамара и таращит на подругу блестящие, как самовар, глаза.

– Ага, весь такой важный, и представляешь, просовывает мне вот эту шоколадку и говорит: «Сдачи не надо»!

Тамара кокетливо прикладывает ладошку к груди, заводит глаза к потолку и театрально ахает, но внезапно заливается переливистым смехом, отламывает кусочек степановского шоколада на хрустящей серебристой фольге и запивает смех чаем. А Рита задумчиво продолжает:

– Не понимаю я, чего это он? Ему бы руководство и так билетов выдало сколько нужно.

– Правда, не понимаешь? – пучит глаза Тамара из-за чашки с потускневшим ободком. – Или дурочкой прикидываешься?

Бровина серьёзно смотрит на подругу. И вдруг:

– Дурочкой прикидываюсь!

Они хохочут.

Да, было такое время, когда Рита Бровина собирала целые стадионы. Хотя билетный кассир – разве он на виду? В лучшем случае, одни только руки и видны. А вот умела Рита одними руками, и не руками даже, а пальчиками так пленять мужчин, что когда те пригибались заглянуть в окошко кассы, то забывали всё на свете. И Рите приходилось напоминать:

– Мужчина, вам какую трибуну?

– Лю… бую, – не сразу обретал дар речи мужчина, не сводя с Риты восторженных своих глаз.

И Рита выдавала ему билет на любую трибуну, но знала, что скоро он явится повторно, чтобы вместе с деньгами за билет протянуть в крошечный проём окошка яблоко, мандарин или цветок, чаще всего маргаритку. А когда наступали холода или дул сильный ветер, окошко закрывалось изнутри прозрачным щитком из оргстекла с горизонтальной щелью, и тогда идеальным подарком становилась плитка шоколада.

Вот и Степанов сегодня просунул шоколад, хотя никакого прозрачного щитка не стояло, а на улице тепло, май и всё цветёт. И цветёт Рита. Цветёт как сирень, как яблоня, как черёмуха и что там у нас ещё цветёт в мае. Цветёт и собирает у своего окошка очередь мужчин, точно рой пчёл, привлечённых ароматом цветения. Будто им тут мёдом намазано.

– Самцы, – не без налёта зависти отзывается о них хохотушка Тамара, пока ещё не замужняя и стыдящаяся своей не то чтобы сильной полноты.

Рита улыбается. Какой же женщине не будет приятно внимание мужчин? Особенно когда среди них такой, как Анатолий Степанов – красивый, высокий, мужественный, сильный, в самом что ни на есть зените спортивной карьеры.

И Рита улыбается.

Глава 10. А. Тонна

Кашкин сидит перед окном, сложив руки на подоконнике, как ученик за партой. Коленями упирается в батарею центрального отопления, еле тёплую. За окном чужой сам себе город привычно сворачивается в рулон обоев. А в углу подоконника – сухой трупик вчерашней мухи. Не смогла.

Перед Кашкиным домашнее задание по внеклассному чтению – оставленная Тельцовым газета. Анекдот про тёщу, про этот чугунный сейф в халате, давно прочитан и не вызвал даже улыбки. В соседней колонке другой текст, прочитанный Кашкиным машинально. Этот текст колом встал внутри Кашкина, точно тот наглотался букв и знаков препинания, восклицательных в частности, и теперь они застряли в пищеводе и грозят несварением. Несъедобный текст гласил:

Нарочно не придумаешь!

Богата чудесами земля наша! Это и природные ископаемые, и наши великие соотечественники. И богата она не только в переносном смысле, но и в прямом. Буквально. Житель нашего города, чьё имя мы пока не станем называть, обрёл фантастическую способность испражняться деньгами. Только представьте себе: настоящими деньгами! Как должны быть рады за него его родственники! Как счастлива семья! Их больше не беспокоит проблема семейного бюджета! Детям всегда можно покупать любые игрушки, а жене – самые дорогие сапоги! И ездить на курорт в любое время!

Наша редакция решила провести расследование и пообщаться со счастливчиком лично. Может, этому можно как-то научиться? Об этом мы обязательно спросим нового героя нашего времени. Ждите следующего номера нашей газеты!

А. Тонна

Кашкин водит глазами по строчкам. Ещё раз, и ещё. И ещё. И ещё раз. А. Тонна. Кто это вообще такая? Что за идиотичную восторженную ерунду она тут наплела? Антонина, Анна, Аделаида, Алевтина, Авдотья, Акулина – кто ты, неведомая Тонна?

И Кашкин представляет себе эту Тонну – огромных размеров женщину под стать фамилии, в длиннополом платье ненавистного Кашкину серого цвета, в больших очках, за стёклами которых прячутся маленькие кротовьи глазки. Тонна. Говорящая фамилия.

Но у Кашкина-то фамилия тоже будь здоров. Особенно в сочетании с инициалами. Никому такого сочетания не пожелаешь – Константин Андреевич Кашкин. К. А. Кашкин. Какашкин прямо какой-то. Да и не какой-то вовсе, а вполне себе определённый, буквальный, конкретный, точно бы пинцетом взятый и отделённый от общей массы не-какашкиных Какашкин.

Теперь над конкретным Какашкиным нависла вполне конкретная угроза. Прозвучало-то более чем определённо и даже угрожающе: «житель, чьё имя мы пока не станем называть». Пока, стало быть, не станем. А когда станем? Что тогда?

Как будет стыдно. Убежать и спрятаться – вот как будет стыдно. Точно Кашкина догола разденут перед этим свернувшимся в рулон старых обоев городом, да ещё нагнут и ягодицы раздвинут, чтобы во всей, так сказать, красе продемонстрировать этот рог изобилия в понимании А. Тонны. Откуда щедро сыплются игрушки детям, сапоги жёнам и поездки на курорт.

Как пошло!

Кашкин вскакивает со стула, в ярости хватает газету и исступлённо рвёт её в клочья. Точно улику уничтожить пытается. Будто газета вышла единственным экземпляром и по воле чистой случайности попала в папку Тельцову, а оттуда перекочевала на подоконник с засохшей мухой.

Кашкин рвёт, рвёт газету. Вот летит на пол кусок анекдота про тёщу, про этот чугунный сейф в халате. Анекдот несмешной, примитивный, пошлый, как и вся эта пошлая газетёнка. И Кашкин рвёт газету дальше. Сыплются под ноги обрывки бумаги с остатками заголовков, предложений, фраз. Кашкин хочет уничтожить, разложить на атомы статью про себя, чтобы и не собрать потом её было, чтобы она распалась на составляющие её буквы и знаки препинания, восклицательные в частности. Чтобы без них, без этих восклицательных знаков газета не могла больше вопить о том, как счастлива семья Кашкина, обладателя фантастической способности испражняться деньгами!

Газета уже кончилась, и в пальцах Кашкина остался жалкий клочок, но Кашкин продолжает вырывать его у себя из рук, корябая себя ногтями или загоняя ноготь под ноготь. А ещё он опускается на колени, чтобы поднять с пола недостаточно мелкие обрывки, и разрывает их повторно, на совсем крохотные клочки. Неожиданно он останавливается, упирается ладонями в пол и опускает голову. Под ним на паркете ворох мелко нарванной бумаги. Газета не то чтобы толстая, и внушительного сугроба из бумаги не получилось. Скорее похоже, что газету изодрал когтями кот, закопавший в неё кошачьи свои дела.

Какашкин.

Стоящий на карачках, он похож на четвероногое создание. Изодрал газету, чтобы закопать улику. Но сколько ещё таких газет в чёрных папках, в почтовых ящиках, в газетных киосках. И все не разорвёшь. Рано или поздно сомнительная слава придёт к Кашкину во всей красе печатного слова. Постучится в дверь и нагло ввалится внутрь, даже не спросив позволенья.

Кашкин поднимается с колен и смотрит через окно на этот сворачивающийся в рулон старых обоев город. Он видит, как по улицам, переулкам и дворам распространяется вирус слухов и сплетен. Видит, как мутирует этот вирус, слышит, какими подробностями обрастёт его валюторея, перед которой областная медицина выбросила белый флаг да застенчиво повела плечиком. Но вот перед чем медицина действительно бессильна, так перед человеческой глупостью, стадностью, невежеством. А с этой своей валютореей Кашкин как-нибудь уж сам, раз его оставили с ней наедине.