Схватив меня за волосы, он тянет мою голову назад.

 — Но не сегодня, — выдыхает он мне в ухо. — Сегодня я трахну тебя так сильно, что заклеймлю эту киску своим членом.

Его палец исчез и я, наконец, начинаю расслабляться. Но затем он берет мои волосы в кулак и запрокидывает мою голову назад.

Его бедра врезаются в мою задницу, а его кожа шлепает по моей.

 — А если ты завтра забудешь, кому принадлежишь, я буду трахать тебя до тех пор, пока ты не вспомнишь.

Он начинает трахать меня быстро и яростно.

 — Я буду трахать тебя каждый гребаный день до тех пор, пока ты не вспомнишь, кому принадлежишь.

Мое тело движется вперед от силы его толчков, я хватаюсь за кровать, и только его хватка на моих волосах удерживает меня в вертикальном положении.

 — Я буду трахать тебя так сильно, что ты утонешь в моей сперме.

Внутри себя я чувствую, как он набухает и становится еще больше, и просто знание того, что он вот-вот кончит, заставляет меня кончить снова.

Я кричу, погружаясь в теплое забвение, и каким-то образом он начинает меня трахать еще сильнее и быстрее.

До тех пор, пока не испускает яростный рев, от которого поднимаются дыбом волосы на голове.

Его тепло начинает наполнять меня, а затем он внезапно выходит.

Я кричу, когда теплые струи ударяют по моей спине, а затем по ягодицам.

Подавшись вперед, я дергаюсь в последних приступах своего оргазма, пока он не прижимает головку своего члена ко входу в мою задницу.

Снова напрягаясь, я хнычу, когда он входит ровно настолько, чтобы наполнить меня спермой и там тоже, кряхтя и рыча, пока кончает.

Он медленно выходит из меня, и, клянусь, я чувствую, как он вытирает член о мои ягодицы. Но затем падаю вперед, уже не в силах удержаться.

Затаив дыхание, смотрю на простыню, пытаясь понять, что, черт возьми, только что произошло, чувствуя себя немного оскверненной.

Затем Эндрю ложится рядом со мной и, приподняв мой подбородок, заставляет меня посмотреть на него.

Улыбаясь мне медленной, очень довольной улыбкой, он говорит:

 — На тебе так много моей спермы, что любой мужчина, который окажется от тебя в трех метрах, сможет ее учуять. 

Когда я рос, то никогда не выходил за рамки дозволенного. Я не был избалован чрезмерным вниманием, получая его разве что только сделав что-то заслуживающее его.

По мнению моего отца едва ли что-то заслуживало его внимание, если только это не было внимание тыльной стороны его руки.

День, когда я окончил среднюю школу, был последним днем, когда я жил в его доме. Предполагалось, что в тот момент я уже стану мужчиной и смогу позаботиться о себе.

К счастью, на той неделе я отправился в армию.

Там я следовал тем же правилам. Я не выходил за рамки, привлекая к себе внимание исключительно посредством поощрений своей службы.

Когда я присоединился к команде, то впервые нашел свою «семью». Любил ли я ее? Несомненно, но я знал, что время летит быстро. Срок службы «морского котика» не исчисляется десятками лет, и то, что мое бедро было разорвано куском шрапнели, доказало мне это.

Уход из армии и вхождение в жизнь, которая у меня есть, сбили меня с толку. Вчера я сражался с террористами, а сегодня защищаю жизнь самого дьявола.

Огромные деньги были началом моей работы на него. Затем пришла опасность, которая все еще время от времени появляется.

Думаю, в основном это было обретение семьи. Извращенной семьи, если быть точным.

Люцифер со своей «стервозной женой» Саймоном были нашими родителями. Мы же, негодяи, являлись его гребаными маленькими убийцами.

Вот почему, когда Бартоломью предал нас, я взял на себя ответственность за то, чтобы лишить его жизни. Он не просто предал босса, он предал своих братьев. Когда я сплю, то его лицо не приходит ко мне во снах, как лица других.

Мои настоящие родители были холодными людьми, демонстрирующими свою привязанность лишь друг к другу. Не к тому ребенку, которого они привели в мир из чувства семейного долга для продолжения своей родословной.

Мне кажется, я не знаю, что такое настоящая любовь и привязанность. Не думаю, что то, что я чувствовал к другим женщинам, было хоть немного похоже на любовь или заботу.

Эми и Эбигейл? Я уже не могу обойтись без любой из них в своей жизни. И хочу, чтобы они были здесь со мной. Эми моя в самом примитивном смысле этого слова. Эбигейл? Чувства к ней описать сложнее. Я испытываю к ней настоящую привязанность, желая для нее всего самого лучшего на свете, поэтому для меня это означает любовь… я думаю.

Эми вызывает во мне иное чувство. Я ощущаю это в груди. Оно говорит мне требовать ее, делать эту женщину своей всеми возможными способами.

Отметить ее, черт возьми, и владеть ею.

— Альфе-1 и Альфе-2 приготовиться, Альфе-3 и Альфе-5 занять позицию, — слышится голос в моем ухе.

— Альфа-1 готов, Альфа-4 ждет приказа, — шепчу я в ответ.

Мы сидим здесь под холодным дождем почти два часа, ожидая начала с ложным оптимизмом.

— Альфа-4 готов и занял высоту, — говорит Джеймс через микрофон. Он на гребне холма с тяжелой снайперской винтовкой.

Сегодня мы не рискуем. Это будет стрельба на поражение. Если получится, то возьмем пленных, но мы не хотим, чтобы хоть один человек сбежал.

Проверяя свой мобильный телефон, я отправляю быстрое сообщение Джонатану: «Готов к выполнению задачи. Время начала четыре пятьдесят три».

Джонатан быстро отвечает: «Принято. Четыре пятьдесят три утра».

Мы находимся в двух разных местах. Он находится на севере города, а я – на западе.

Они расположили две свои ударные группы довольно неплохо, и это меня чертовски тревожит. Мне не нравится наносить два удара одновременно, но сейчас у нас нет выбора. Мы не можем нанести только один, и не можем ударить по второй цели после того, как ударили по первой. Слишком многое может пойти не так.

Посмотрев на часы, я ставлю на четыре пятьдесят одну отметку «Две минуты».

Каждый в команде быстро отвечает, пока мы смотрим, как отсчитывается время до минуты.

— Начинаем. Мы достигли отметки «три».

Я бросаюсь вперед, держа ствол вверх, палец на спусковом крючке.

Моя первая цель – человек, прислонившийся к столбу, с губ которого свисает недокуренная сигарета. В этот ранний утренний час он полусонный, и его ночное зрение дерьмовое из-за тлеющих углей.

В пяти метрах от него я тихонько вешаю винтовку на плечо и вытаскиваю из жилета боевой нож. Последние несколько метров – это последние моменты его жизни, когда я бросаюсь к нему, вонзая лезвие в его горло.

Как только я вытаскиваю из него лезвие, вырвавшаяся струя крови попадает мне на грудь и в лицо.

Бл*ть.

Присев рядом с телом, я тихо говорю:

— Первая позиция занята. Есть проблемы?

— Отрицательно. Мы все еще в наступлении, в настоящее время обнаружения не заметно.

Подойдя к углу дома, я показываю на мужчину, прислонившегося к кирпичной стене рядом с входной дверью.

— Будьте готовы прорываться через дверь. Бросить осколочную гранату.

Возвращаясь тем же путем, которым пришел, я пробираюсь к углу дома.

Присев под окном спальни, я медленно приподнимаюсь и заглядываю внутрь. Я вижу двух мужчин, спящих на двух матрасах в убогой комнате.

— Бросить гранаты, десять секунд. Войти в парадную дверь, шестнадцать секунд, — говорю я приглушенным голосом в горловой микрофон.

Никакого шепота, шепот слышно лучше, чем тихий голос.

За две секунды до времени броска выбиваю стекло. Время истекает, когда я бросаю гранату в окно. Она приземляется между вскочивших по тревоге мужчин.

Грандиозный «бум» сотрясает дом, когда сразу несколько взрывов пробивают брешь в здании. Заглядывая в комнату, вижу, что все заляпано кровью, даже черная отметина от взрыва.