Камил содрогнулся внутренне.

— Очень приятно, — сказал он, отступая в сторону.

— Проходи, Элька.

Рябцев, напирая сзади, протиснулся в прихожую вслед за женщиной. Во вздернутой руке его желтела наклейкой бутылка водки.

— О! — сказал Камил.

Внутри пробудился, пророс предвкушением Василий. Но Камил оттиснул его обратно на задворки. Рябцев закинул кепку на полку над вешалкой, рукой с водкой приобнял Эльвиру за сомнительную талию, другой рукой пригладил светлые волосы и подмигнул Камилу над женским плечом.

— А ты чего вырядился?

— Так идти хотел, — сказал Камил.

— Куда? — спросил Рябцев, потихоньку проталкивая неторопливую Эльвиру к проему в кухню.

— Так это…

— Работу что ль искать?

— Ну, да, — кивнул Камил.

Ответ был прост. Ответ был логичен. У Рябцева загорелся глаз. Он отпустил женщину и шагнул к Камилу, который никак не мог сообразить, как отделаться от настырных гостей.

— А слушай, — сказал Рябцев, тыкая в плечо приятеля пальцем, — это мысль! Я — на мели, ты — на мели. Это же никуда не годится! Иди! Мы тут с Элькой без тебя чуть-чуть покувыркаемся…

Женщина громогласно фыркнула из кухни.

— Элечка! — выгнул шею Рябцев. — Только по обоюдному согласию! Непременно! Я же не идиот.

— Водка где? — выглянула Эльвира.

Она расстегнула кофту, открыв вырез платья.

— Будет. Сейчас, — прижал ладонь к груди Рябцев, успокаивая спутницу, и вновь оборотился к Камилу. — У тебя как с закусью?

— Ряженка, — ответил Камил. И добавил в скривившуюся физиономию: — И килька. В банке. В томате.

Рябцев воодушевился.

— Килька — это хорошо! Килька — это супер! Ряженку с водкой, извини, хлебать противно. А кильку мы за милую душу. Ты же не против, Василий? Эльвира иначе не согласится, — понизил голос он.

Камил пожал плечами.

— Ладно.

— Ты нам еще простынку дай, — попросил Рябцев.

— В шкафу там, любую, — сказал Камил.

— Ага, а мы тебя здесь… — Рябцев, покопавшись в карманах, выудил из брюк десять рублей одной купюрой. — Ты это, добавь и еще один фуфырик купи, когда обратно… А то Эльке одного мало будет. Да и тебе…

Камил дернул Рябцева за ворот.

— Только попробуй меня обнести, — проскрипел он.

— Вася! Что ты, Вася! — приподнялся на носках Рябцев, словно от этого слова его делались весомее. — Ты же меня знаешь!

— Смотри.

— Мы будем ждать тебя здесь, — заверил Рябцев. — Из квартиры — ни ногой. Все будет в порядке. Тип — топ, Вася. А ты куда устраиваться?

Камил дернул плечом, мол, не Рябцева это дело, и распахнул дверь. Не удержался от того, чтобы обернуться:

— Я, может, до вечера.

— Ничего-ничего, — затряс головой Рябцев. — Ты не торопись, мы, если что, заночуем.

— Миша! — позвала из кухни нетерпеливая Эльвира.

— И закройся на замок, — сказал Камил. — У меня ключи есть.

— А я при тебе…

Сунув ноги в разношенные кроссовки, Камил шагнул на лестничную площадку, и Рябцев споро захлопнул за ним дверь. Два раза щелкнул замок. Носитель хотел вернуться, но Камил одернул его и спустился по пролету к выходу из подъезда. Дело перво-наперво, Василий. А дело у нас — Кривова Татьяна Михайловна.

Взгляд так и тянуло к голому запястью — что там, как там. Ничего там.

Толчок подъездной двери, и Камил словно перешел из одной среды в другую. Из воздушной в водную. Или даже нет, из воздушной — в безвоздушное пространство. Хлопай ртом, хлопай глазами — терпи.

Странные были ощущения, непонятные. Вроде светло, зелено, ярко, а Камилу казалось, что свет по краям будто схвачен плесенью, темной траурной каймой. И крапины перед носом — то нет их, то вот они, дрожат. Может зрение у Василия, конечно, было не очень. Но ощущения все же касались не только зрения. Кожу рук покалывало, в горле першило. Внезапно зачесалась спина. И где-то внутри волной поднималось раздражение — зеленью, асфальтом, домами, всем вокруг.

Как будто он встал в эпицентре прорыва без защиты, вот на что это было похоже. И ни стабилизатора, ни родных «психов» поблизости.

«Спасите меня!» — чуть не крикнул Камил, но стоило ему напрячь горло, как ощущение прошло, растворилось. Он поморгал в недоумении, шевельнул плечами и пошел в обход дома на улицу, разглядывая нехитрую здешнюю жизнь.

Грязный двор. Автомобили, люди. Дети. Здесь было начало лета.

— Здрасьте, дядь Вася! — пробежал мимо вихрастый мальчишка лет четырнадцати.

— Домой, Леха? — выудив имя из памяти носителя, спросил Камил.

— Ага.

— Что у тебя там долбит по вечерам?

Мальчишка потянул подъездную дверь.

— Это ж «Слейер», дядь Вася!

— Да хоть Лещенко! Звук убавляй, да?

Мальчишка заржал и исчез. Камил сунул руки в карманы. Десятка, данная Рябцевым, сложилась в пальцах.

— Сколько времени? — спросил Камил у какого — то курящего мужика с рулоном линолеума под мышкой.

— День уже, — ответил тот.

День.

Камил остановился на тротуаре, соображая, в какую сторону ему двигаться. На противоположной стороне улицы стоял ларек, стекла которого были заклеены пивными этикетками, и Василия потянуло туда. Камил даже почувствовал щекочущую горло жажду, но усмехнулся и прошептал:

— Вот ты придурок.

Он сориентировался по памяти носителя. Налево — к окраине и выезду из города. Направо — в центр. Ему, значит, в центр. Автобус номер три, автобус номер семь. Это понятно. «Семерка» получше, потому что делает остановку на Свиридова. А там найти пятнадцатый дом. Третий этаж, квартира одиннадцатая.

Камил добрел до остановки. Бетонное сооружение, предназначенное для ожидания транспорта, поразило его нелепостью и неприспособленностью. С плакатов внутри звал на выборы и в светлое будущее человек с перекинутым через плечо пиджаком. Большая часть плакатов была оборвана и изрисована. В углах остановки копились окурки и фантики. Никому до них не было дела. Подъехала «тройка». Из передних дверей выскочила щуплая девочка в красной курточке, далее проход заслонил крепкий дядька лет пятидесяти в пальто.

— Куда? — спросил он.

— В автобус, — сказал Камил.

— Полтора рубля.

Дядька повернулся боком, показывая на рукаве повязку с надписью «кондуктор». Камил подал десятку.

— Ну, хоть так, — произнес дядька.

Он отодвинулся, освобождая проход, и полез рукой в кожаную сумку на ремне. Зазвенела мелочь. Больше в автобус никто не вошел, водитель, глянув в боковое зеркало, закрыл скрипучие створки. Камил сел на ближайшее свободное сиденье. Автобус был полупустой. Человек десять вольготно распространились по салону.

— Тут ведь как, — поделился с Камилом кондуктор, отсыпая сдачу в ладонь. Он, видимо, посчитал нового пассажира достойным беседы. — С ума посходили. Ездить хотят, платить не хотят. Жизнь, понятно, не сладкая. Можно и в положение войти. «Сельхозмеханизацию» вон, тоже закрыли. И маслозавод в прошлом месяце. Ел сливки с нашего маслозавода? Теперь все, теперь только облизывайся.

— Я с завода оснастки, — сказал Камил.

— Токарь?

— Слесарь.

— Я и говорю, — кивнул дядька и протянул ему крохотный клочок билета, — если никто платить не будет, то скоро и парк автобусный встанет. И так автобусов в ремонте больше, чем на маршруте. Что получим? Хрен с маслом!

Он махнул рукой и сел на сиденье ближе к месту водителя. Камил, посчитав разговор законченным, отвернулся к окну. За пыльным стеклом текли назад замызганные дома и аллейки, серые фасады обрывались тротуарами, перекрестки делили улицы. Прохожие все как один казались сгорбленными, сутулыми, прижимающимися к земле.

И снова с Камилом случилась история: в глазах потемнело, душа скрутилась в больной комок, ладонь правой сжала запястье левой, словно желая задержать, остановить на незримом браслете забирающуюся в тревожный красный цвет стрелку.

Автобус подскочил на выбоине, Камил лязгнул зубами и завертел головой. Ощущение ускользнуло. Кто-то из пассажиров прошел к дверям. Автобус остановился у знака, у ограды, за которой вырастало желто-белое здание то ли школы, то ли поликлиники, и с визгом распахнул створки. Странная мысль прыгнула у Камила в голове, но поймать ее он не смог, потому что вошедшая в салон женщина тут же сцепилась с кондуктором.