— А как же…

— Никак. Мы привыкли. Нам три дня продержаться, а там Олежке пособие на книжку переведут. А через десять дней вообще…

— Что?

— Зарплата.

Камил скрипнул зубами. Да как вы здесь живете! — чуть не крикнул он и сердито зашарил в брючных карманах. Купюры и монеты полетели на стол. Набралось сорок семь рублей. Взять бы шефа за рукав да отвести сюда. И спросить: с этим, с этим мы боремся? Здесь же невозможно… Я сам здесь схожу с ума!

— На сорок семь рублей что можно купить? — поднял он глаза на Таню.

— Полкило сосисок, хлеба. Макарон или картошки.

Камил сгреб деньги.

— Где?

— На Гончарном, — сказала Таня. — Это через дом, если от торца направо. Магазин на углу.

— Я сейчас, — сказал Камил, устремляясь в прихожую. — Денег у меня, видишь, тоже немного, но хоть что-то принесу.

— А чай? — спросила Таня.

— Вы пейте, а я потом.

Камил, чертыхаясь, втиснул ноги в тесные ботинки. Воздух, едва он выскочил из подъезда, обжег ему лицо. Нормальный был воздух, но Камил хлопнул ртом, повел шеей. Горячо. Жарко. Дома и деревья покачивались, в голове плыл туман.

— Не могу, — прошептал Камил.

Быстрым шагом он направился по дорожке в пространство между домами. Дневной свет мигал, узкие тени резали его от верхнего века к нижнему.

Чего легче, думалось ему, пока он шагал по асфальту мимо куцей зелени и панельного дома, отвернул голову — и готово. Отомстил. Отметился. Сделал то, что просили. А исчезли прорывы? Хренушки! Год от году все больше и больше. А шеф: давайте, давайте. А доктор досье подсовывает: будьте любезны, ваш кандидат.

Суки.

Камил тряхнул рукой, словно пытаясь сбросить с запястья невидимый браслет. Я «потек»? — спросил он себя. Ах, это так называется?

Эмофон — красный. Краснее некуда. И плевать, плевать, плевать.

Он зарычал. Его заколотило, он даже сплясал что-то на тротуаре, с силой вбивая каблуки в асфальт. Сама попросила: убейте. А за что? За что ее убивать? Явился, придурок, с благородной миссией. Только вот яйцо — последнее.

Последнее!

Чувствуя, как от досады и отчаяния его чуть ли не выворачивает наизнанку, Камил едва не врезал кулаком по косяку магазинной двери, но вовремя опомнился. Косяк-то причем? Это я причем. Себе бы…

В магазине было два куцых продовольственных отдела и богатый вино-водочный. У Василия — слюна, у Камила — отвращение. Морду бы тебе, Василий, набить. Что у тебя денег-то всего — и полтинника не наберется.

Сам дурак, ответил Василий. Поживи здесь.

И что? — спросил его Камил, останавливаясь у мясного прилавка.

Полдня, а тебя корежит, отозвался Василий. Жизнь у нас тяжелая, вот что. Водки лучше купи.

Заткнись, сказал Камил.

Он встал в очередь из трех человек и взвесил и купил полкило сосисок, называющихся молочными. Тридцать семь рублей упорхнули, как не было. Десятки хватило на буханку ржаного, и еще рубль ему дали сдачи.

Василий в отнорке вздохнул.

Ты вот купил ей продуктов, сказал он, а мне жить на что? Это были мои деньги. У меня, между прочим, ни пособия, ни зарплаты.

Камил закрыл глаза, стоя на крыльце магазина. Прости, сказал он. Я не знаю. У вас тут все навыворот…

Прекрасно, прошептал Василий.

Ты можешь как-то… — сказал Камил. У тебя две руки, две ноги. Что, не найдешь работы?

Ты — дурак? — спросил Василий. Здесь полгорода только этим и занимаются. Был вот завод, как-то держал в рамках…

Сам дурак, сказал Камил.

— Чего-о? — остановился, взявшись за ручку магазинной двери, высокий, плечистый мужик.

От него плеснуло такой готовностью ввязаться в драку и выместить накопленную на душе злобу, что Камил отшатнулся, запоздало сообразив, что последнюю фразу произнес вслух.

— Простите. Это я себе.

Мужик хрустнул костяшками пальцев.

— Ладно, — процедил он, блуждая взглядом по худому лицу Камила-Василия. — Прощаю на этот раз.

Дверь хлопнула. Камил торопливо сбежал по ступенькам.

Во дворе дома на куцей детской площадке играли дети. Два карапуза трех-четырех лет под присмотром молодых мам, сидящих на скамейке поблизости, катали по асфальту игрушечные машинки. Девочка лет пяти выступала комментатором и арбитром.

— Дима, ты неправильно! — звенел ее голосок. — Ты не толкай мальчика. Не толкай! Ты просто едь рядом.

Камил неожиданно умилился. Среди сгущающейся тьмы — такое светлое пятнышко. Дети.

— Эй, чего вылупился? — тут же крикнула ему одна из женщин на скамейке. — Иди, куда шел.

— Иду, — буркнул Камил.

— Давай — давай, пока милицию не вызвали, — поддержала подругу вторая.

Острый запах кошачьей мочи ударил Камилу в нос в подъезде.

Из темноты под лестничным пролетом на него уставились четыре желтых глаза. Одна из кошек мяукнула, видимо, выпрашивая сосиску.

— Не вам, — сказал Камил.

Он поднялся на третий, на втором едва разминувшись с хмурым, пахнущим креозотом мужчиной. В пакете у мужчины звякнуло стекло.

Дверь в квартиру Тани была открыта. Стукнув в накладку, Камил вошел. Таня выглянула из мерцающей телевизионным светом комнаты.

— Это вы?

— Я, — кивнул Камил.

— А мы вашу шоколадку раздраконили.

— Ну и правильно. Вкусная?

— Ага.

Татьяна встала на пороге комнаты, глядя, как Камил избавляется от ботинок.

— Во! — он вскинул руки с пакетом с сосисками и буханкой хлеба. — Этого хватит продержаться?

— Ну, если с вами, — вдруг улыбнулась Таня.

— Со мной? — Камил посмотрел ей в глаза.

Со мной? — зашевелился в нем Василий.

— С вами, — повторила Таня, придерживая бок рукой. — Я вам не сказала, но у нас есть еще немного макарон.

— О, сосиски с макаронами! — выпрямился Камил. — Блюдо богов!

— Тогда я сейчас займусь Олежкой, а потом уже будем с вами кашеварить, — сказала Таня.

— Макароны можно готовить сразу с сосисками, по-походному, в одной кастрюле, — сказал Камил, беззастенчиво воспользовавшись воспоминаниями Василия. — Если еще сливочного масла добавить, то вещь получается изумительная!

— А мы делали гречу с тушенкой. Когда в школе ходили в поход. Еще картошку пекли в костре.

— Однозначно уважаю, — кивнул Камил.

Улыбка Тани сделалась светлее.

— А у вас…

— Мы! — выдохнул в комнате Олежек.

— Извините, — сказала Таня, погрустнев.

— Помочь? — спросил Камил.

Таня обернулась уже от дивана.

— Олежке надо в туалет.

— Без проблем.

Камил шагнул в комнату.

— Вы несите это на кухню, — он передал Тане продукты. — А я займусь нашим лежащим.

— Мы! — сказал Олежек.

Он вытянул шею, пристально рассматривая склонившегося над ним Камила.

— Постойте! — крикнула Таня.

Она сбегала на кухню, чтобы оставить там сосиски и хлеб, и через пять секунд вернулась обратно.

— Нам лучше вдвоем.

— Хорошо, — сказал Камил.

— Сейчас я еще пеленки…

Присев, Татьяна занялась тряпицами, обернутыми вокруг бедер Олежки. Пальцы ее были неуловимо-быстры и вместе с тем деликатны. Мгновение, и пеленка, имеющая желтеющее пятно, выскользнула из-под ягодиц молодого человека. Камил отвернулся, чтобы никого не смущать своим вниманием.

— Как у лежащего с руками? — спросил он.

— Плохо пока, — ответила Таня. — Только левая чуть-чуть двигается. Ой, нет, правая недавно ожила.

— Он сможет держаться за меня?

— Нет, наверное. Но я помогу.

— Мы — а, — сказал Олежек.

Таня заторопилась, придавая больному сидячее положение.

— Надо быстрее, — сказала она, предлагая Камилу поднырнуть рукой под мышку Олежки. — Он иногда чувствует, что сейчас… ну, вы понимаете… Все лучше, чем пеленки пачкать, ведь так?

— Понимаю, — сказал Камил.

Он подсел и приобнял Олежку, кисло пахнущего болезнью и потом. Сам, наверное, тоже пах не слишком ароматно, поскольку Олежек наморщил нос.

— Пошли-пошли.

Камил приподнял парня. Он оказался легкий, килограмм шестьдесят, чуть тяжелее стандартного мешка с цементом. Таня прилепилась с другой стороны. Как раненого бойца, они вынесли голого, повисшего между ними Олежку в коридор. Там его прислонили к стене (Камил послужил подпоркой), чтобы Таня смогла открыть дверь.