В целом, кажется, у меня получилось не плохо обустроиться и заложить более-менее крепкий фундамент для дальнейшего прогрессорства. Впрочем, не этот вопрос стоял под номером один на повестке дня.

Скажи-ка, дядя, ведь не даром

Москва, сожжённая пожаром,

Французу отдана?

Именно эти строчки выученного в школе стихотворения, можно сказать, были эпиграфом, открывающим новый 1812 года. Постараться не дать Бонапарту сжечь Москву и при этом сделать так, чтобы это не отразилось негативно на общем исходе кампании — вот цель на ближайшие двенадцать месяцев. Все остальное — вторично.

«Интересно, что напишет Лермонтов, если удастся отстоять Москву?», — я задернул шторы — от окна тянуло холодом — и пошел в стойке с одеждой, где меня уже ждал подготовленный слугами костюм на сегодня. — «Сколько вообще сейчас Михаилу Юрьевичу? Он вроде младше Пушкина лет на десять был, то есть пока еще только учится читать и писать. Ну ничего, мы ему какой-нибудь другой повод для написания поэмы придумаем. В конце концов сожжение Парижа будет ничем не хуже, чем сожжение Москвы».