Поскольку температура на улице была околонулевая и ветренная, а никаких шатров ставить никто не стал, общаться на пришлось не покидая седел.
— Добрый день, ваше императорское величество, — поздоровался я, чуть улыбнувшись. Наполеон выглядел откровенно паршиво, за эти три дня как будто постарев лет на пять. Во всяком случае круги под глазами точно стали больше, а лицо окончательно приобрело серо-землистый цвет.
— Не слишком добрый, принц, — покачал головой собеседник. — Что вы хотели обсудить?
— Я имею полномочия на ведение мирных переговоров, — сразу обозначил я тему беседы, несколько преувеличив свои возможности. Совершенно не факт, что брошенное когда-то разрешение на практике будет иметь хоть какую-то силу. — Собственно, возможное прекращение войны я бы и хотел обсудить.
— Ну что ж… — после короткой паузы медленно начал Бонапарт. — Свои требования я Александру уже излагал. Если его величество на них согласен, можем прекратить эту бессмысленную бойню хоть сегодня.
— Да. Вот как раз насчет условий, кхе-кхе, — я прочистил горло. — Я вам предлагаю сдаться, ваше величество. Обещаю, что если вы признаете свое поражение прямо здесь, то мы ограничимся только контрибуцией. Большой, достаточной чтобы восстановить все что было вами разрушено, но исключительно в денежной форме. Но если вы откажетесь и нам придется повторять этот разговор, скажем, через месяц-два, где-нибудь возле польской границы, требования будут гораздо более жесткими.
— Да как вы! Да… — сказать, что француз таким заходом был удивлен и сбит с толку — не сказать ничего. Он буквально задохнулся от возмущения, видимо пока свою позицию он оценивал не столько критически. Ну, собственно, на то и был расчет: немного раскачать противника в психологическом плане, может, если повезет, вынудить на еще одну попытку пробиться к Москве. Впрочем, последнее было бы слишком хорошо. — Вы еще сильно пожалеете о своих словах, принц. Если бы думаете, что война окончена, то вас ждет глубочайшее разочарование.
Французский император буквально прошипел мне в лицо последние слова, после чего дернул поводья и, развернув лошадь, рванул, не прощаясь в сторону своих войск. За ним последовали и всадники императорского конвоя. Переговоры на этом закончились. Я выиграл при помощи этого маневра полдня времени и немного ударил по самолюбию Бонапарта. Посмотрим теперь, что предпримет противник.
Наполеон удивил. Видимо, рациональное начало во французе все-таки возобладало, и 3 октября, не делая новых попыток пробиться к Москве и признавая таким образом свое поражение, император отдал приказ об отступлении. Меня к этому времени в ставке западной армии уже не было. Посчитав, что на этом направлении я сделал все что смог, я, взяв с собой полсотни всадников конвоя, кружным путем отправился в сторону Витебска, где по самым свежим данным стоял Кульнев с пятидесятитысячным корпусом. Генерал, сделавшийся после победы над Удино одномоментно героем нации и спасителем столицы — только благодаря этому ему оставили принятый в тяжелую минуту корпус, в любом ином случае жалеющих покомандовать генералов с преимуществом в старшинстве набежало бы целая куча — не слишком торопился атаковать укрепленный город. И я направлялся туда как раз чтобы поторопить его и не позволить повториться истории другого мира, когда только несогласованность в действиях русских военачальников не позволила им поймать Бонапарта.
Перед отъездом из западной — которая уже, по сути, была не западной, а просто главной — армии я имел разговор с главнокомандующим. Кутузов, воспринимавший меня во многом как контролера от императорской семьи, который как бы не особо вмешиваясь в происходящее должен был присматривать за генералами и самим фельдмаршалом, был крайне рад тому, что я решил их покинуть. Михаил Илларионович буквально светился довольством.
— Покидаете, значит, нас Николай Павлович? Ну что ж, тут, пожалуй, кхе-кхе, вы действительно достаточно шороху навели.
— Старался, Михаил Илларионович, старался как мог.
— Поверье, ваши старания все оценили. И оборону, выстоянную под вашим командованием и ракеты и шар этот летающий.
— Ну за оборону, это скорее генералу Ивашеву сказать спасибо нужно да ополченцам, которые ее чуть ли не голыми руками в кратчайшие сроки возвели. Шар тоже не моя заслуга: я вам подавал списки отличившихся в этом деле…
— Да, да… Кулибин, химик этот… Севергин, я видел, — кивнул Кутузов.
— Именно, ну а ракеты — да, тут пришлось поработать изрядно, не скрою. Два года с ними мудохались, пока они нормально не полетели.
— Ну что ж, в любом случае, результат получился — вше всяких похвал, — пожал плечами Кутузов. — За вашу работу я представил вас, Николай Павлович, к Владимиру, а за своевременную атаку, благодаря которой был предотвращён разгром 28-го полка, буде последует на то воля императора, Георгий вам положен.
— Скорее я, наоборот, трындюлей огребу, за то, что сам в бой полез. Вы себе даже не представляете, что мне пришлось от Семена Романовича выслушать.
— Почему же представляю, — усмехнулся Кутузов, — я тоже, некоторым образом, родитель, хоть с сыновьим мне и не повезло, но…
— Верю, Михаил Илларионович, верю, — кивнул я. — Собственно, хотел с вами переговорить чуть о другом.
— Слушаю вас, Николай Павлович.
— Со дня на день, Бонапарт начнет отступление. Нет, если он и дальше будет ломиться к Москве, то пусть, я только рад буду. И людей у него и припасов, а главное — времени не так много осталось.
— Рад, что вы так уверены в нашей армии, — иронично приподнял бровь фельдмаршал.
— Уверен, — я кивнул, не поддержав легкого тона. — Так вот когда Бонапарт начнет отступление, я очень прошу вас Михаил Илларионович, не позволять ему отступать без боя. Понимаю, что главной своей задачей вы видите именно изгнание супостата из пределов России, да и армию состоящую из необученных рекрутов хотите сохранить… Однако, как мне кажется, только решительная победа с полным уничтожением вражеской армии убережет нашу страну в дальнейшем от новых подобных походов. Ну во всяком случае на ближайшие годы.
— Конечно, конечно, — Кутузов удивленно посмотрел на меня, — позволить супостату так просто покинуть наши пределы, не отвесив пинка на прощание? Как можно?
— Вы не поняли, Михаил Илларионович, — я покачал головой. — Там на западе у Тормасова и Кульнева суммарно около ста тысяч штыков. Тут… Примерно столько же. Я не говорю о хорошей драке, я говорю о том, что с таким силами измотанную армию Наполеона нужно уничтожить полностью. Чтобы обратно на запад не смог улизнуть никто.
— Ну… Задачки вы ставите, конечно… — Покачал головой фельдмаршал. Было видно, что сражаться до последнего ему не хочется совершенно. Загнанная в угол крыса бросается на кота, а рисковать теперь, когда слава победителя Наполеона уже у него практически в руках… Зачем?
— И тем не менее, — я длинным взглядом посмотрел Кутузову в глаза. В глаз, вернее. Тот не стал играть в гляделки и отвернулся. — Понимаю, что как-либо повлиять на вас, Михаил Илларионович, я не могу. Не в моих это силах, пока во всяком случае. Однако я просто хочу чтобы вы знали… Я ОЧЕНЬ расстроюсь, если Бонапарт сумеет отступить из-за того, что вы не будете оказывать достаточного давления на его арьергард.
— Я понял, — медленно кивнул Кутузов. — Приложу все усилия… Расстраивать будущего императора — дело зряшное.
3 октября Бонапарт начал отступление на запад. В этой истории расстояние, которое нужно было преодолеть французской армии было на добрых двести километров меньше, корсиканец не тратил время на попытку выйти на Калужскую дорогу и обозы не ломились от награбленного в древней русской столице.
Однако были и минусы. Армия не получила двадцатидневного отдыха, который у нее был в той истории, а еще жестко страдала от нехватки продовольствия, фуража, теплых вещей и даже боеприпасов. Солдаты шли на запад голодными, полузамерзшими, в разваливающейся обуви. Многие из них были легко ранены: все тяжело раненые либо уже умерли, либо попали в плен. К моменту разворота на запад в строю у Наполеона оставалось всего около семидесяти тысяч человек.
