— Будет позволение, будет, — а совершенно завороженно подошел в дедушке всех российских локомотивов. По сути, это была здоровенная карета, на больших, в человеческий рост колесах, весь внутренний объем которой занимала паровая машина и небольшой запас угля. При этом передняя тележка с меленькими колесами была поворотной — понятно, что поворачивать по поездной схеме, используя скосы колес, эта кракозбля еще не умела. Собственно, для этого нужно сначала изобрести рельс нормальной формы, колеса под него… Ну и места, конечно, побольше чем тут есть нужно. — Вы только когда следующий паровоз делать будете, этот не разбирайте. Музей организуем, лет через двести много людей приходить будет, чтобы на него посмотреть.
— Паровоз?
— Ну да, а как его еще назвать? Везет, используя силу пара. Вы его как-то назвали уже?
— Н-нет… — Смутился посему-то Кулибин, видимо заниматься такими глупостями ему в голову не приходило.
— Ну и ладно… — Я задумался на секунду, — пусть будет П-1. Паровоз первый. Даст Бог, не последний. Показывайте, как оно работает.
Мгновенно после моего приказа вокруг зашевелились люди. Подготовить паровой двигатель к работе не так уж быстро, но как я понял, его раскочегарили заранее, чтобы к моему приходу уже можно было провести демонстрацию.
— Добро пожаловать на борт, — с легкой усмешкой открыл передо мной дверь маленького вагончика — по сути той же кареты с четырьмя посадочными местами внутри, но без крыши и без козел для кучера — молодой мужчина в форме института путей сообщения.
Я не стал заставлять просить себя дважды и, уцепившись за удобно приделанную возле двери ручку, рывком запрыгнул внутрь вагончика. Подвеска плавно качнулась, издав тонкий скрип: все же во мне было больше центнера живой массы. Вслед за мной внутрь залез Кулибин — ему с этим делом помог тот самый парень в форме путевого инженера, — а вслед за изобретателем и сам инженер.
— Ах, да, — вскинулся Иван Петрович, — это Семен Осипович Пантелеев. Именно он непосредственно занимался конструированием и изготовлением паровоза. Как видите — перспективный молодой человек.
Даже на слух ощущалось, как изобретатель пробует новое слово на язык, и судя по его выражению лица, оно пришлось Кулибину по душе.
— Очень приятно, ваше императорское высочество, — молодой человек на вид от силы лет двадцати пяти явственно залился красной краской. Не часто, видимо, его хвалят в присутствии членов императорской семьи.
— Просто Николай Павлович, если в неофициальной обстановке, пожалуйста. — Я протянул инженеру руку, которую тот с видимым удовольствием пожал.
В этот момент раздался негромкий гудок, вызвав в душе какую-то теплую ностальгическую волну — интересно, насколько это нормально ностальгировать по неслучившемуся еще будущему — и локомотив, «пшикнув» паром, начал медленно набирать скорость. Большие колеса стали потихонечку проворачиваться, и вот мы уже катимся по цеху — железная, вернее в данном случае деревянная дорога была проложена круг вдоль стен немаленького помещения, а в одном месте даже ненадолго выбегала на улицу — со скоростью средней городской пролетки. Километров в общем десять в час, навскидку. Может чуть больше.
— Ну как вам, Николай Павлович? — После того как мы сделали один полный оборот и пошли на второй, спросил сияющий Пантелеев. Паровоз изрядно шумел, поэтому приходилось поднимать голос.
— Отлично, Семен Осипович, отлично! Как для первого образца, так вообще замечательно. Это максимальная скорость?
— Эмм… Да, а нужно быстрее?
— Конечно! Это только для поездки внутри завода такая скорость подойдет, но нужно же смотреть дальше… Пройдет двадцать лет, и мы построим железную дорогу от Петербурга до Москвы, и вот там нужно чтобы паровозы бегали хотя бы со средней скоростью шестьдесят верст в час. Ну или хотя бы сорок, для начала. Чтобы путь между двумя столицами можно было преодолеть за сутки. Представляете, какие это сулит перспективы?
Видимо, нарисованная перспектива с трудом укладывалась в головах собеседников, потому что вместо ответа они на несколько минут замолчали, и было практически вживую слышно, как в головах у них крутятся шестеренки мыслей.
Не удивительно, между Москвой и Питером шестьсот пятьдесят верст. Это если по прямой — по дороге получается, как бы не на сто больше. Четыре-шесть дней бешенной скачки для курьерской службы, восемь-десять, для одиночного верхового путника и тринадцать-четырнадцать для груженой товаром телеги. Это если дорога нормальная, в распутицу эти цифры легко можно умножать на два. Идея того, что вообще можно перемещаться по суше с такой скоростью будет осознана местными далеко не сразу. Ну ничего, с этим я им помогу.
— Это же сколько металла на одни только рельсы нужно будет… — через несколько минут, когда поезд сделав еще пару кругов остановился, выдал наконец пришедший немного в себя Пантелеев.
— Много, очень много! — Я не выдержал и расхохотался. Приятно, черт побери, двигать прогресс вперед. Гораздо приятнее чем воевать.
Тем временем в Европе во всю продолжались боевые действия. Основные события осенней кампании тринадцатого года развернулись в Саксонии. Наполеон, что логично, плюнул на второстепенные фронты — испанский и итальянский — и двинул все свои войска на восток, желая по традиции как можно быстрее выбить из войны Пруссию, выглядевшую тут слабым звеном, и уже потом, в более комфортных условиях разобраться со всеми остальными по-отдельности. При этом Испанию Бонапарт, не смотря на присоединение Каталонии непосредственно к Французской империи, к осени тринадцатого года уже полностью потерял, держа оборону — правда достаточно крепко — по Пиренеям. И почти аналогичная ситуация была в Италии, из которой императору пришлось срочно выводить все войска, чтобы те не оказались в окружении и не были потеряны окончательно.
Хуже того, отправленные несколько десятков тысяч человек на запад через территорию османской империи на Балканах в обход немецких государств, оказались натуральным образом отрезаны от метрополии, а учитывая полное господство английского флота на море, шансов у них пробиться к своим практически не оставалось. А ведь это были самые опытные части в том числе и старая гвардия, которой Наполеону так не хватало в это время буквально на всех фронтах военных действий.
Сен-Сиру, командующему этой группировкой, противостоял выдернутый из севера Италии корпус Шварценберга. Живой силы у австрийца было в полтора раза меньше, зато было больше пушек, кавалерии и всего остального что превращает толпу вооруженных мужиков в армию. Так что шансов у французского маршала прорваться на север, на соединение с основными силами практически не было, во всяком случае без громадных потерь. При этом обратно на турецкую территорию, османы Сен-Сира уже не пускали, резонно опасаясь совершенно не нужных им дипломатических осложнений в отношениях с Австрийской империей. Так что вместо того, чтобы стать костяком новой французской армии эти сорок тысяч совершенно бесполезно топтались в районе Сплита, блокируемые австрияками.
В общем, ситуация у Наполеона на первый взгляд была достаточно сложной, однако я был уверен, что корсиканец еще себя сумеет показать, и без русских полков коалициантам будет очень и очень сложно одержать решительную победу. Если вообще возможно.
Первое относительно большое столкновение между французской и австро-прусской армией произошло 12 сентября под Лютценом что на западе Саксонии. Силы были примерно равны: у французов было некоторое преимущество в численности — сто двадцать тысяч против ста у союзников — но практически не было кавалерии, да и по пушкам немцы из превосходили весьма значительно. Бой получился весьма скомканный, то и дело распадающийся на стычки отдельных, мало связанных между собой корпусов, но в итоге французы смогли нанести противникам существенные потери, и немцам пришлось отступить.
Кроме обоюдно больших потерь — обе стороны потеряли в районе двадцати тысяч убитыми, раненными и пленными — бой стал знаменателен гибелью прусского генерала Шарнхорста, «словившего» бедром пушечное ядро. Потеря известного теоретика и вдохновителя военных реформ в этой стране больно ударила по моральному духу солдат, еще недавно на сто процентов уверенных в своей победе. Война совершенно неожиданно началась для них неудачно.
