– Сто семьдесят, – сказала Катя.

– Не, он не потерялся, – сказал Плёнка.

– Ну мы это сможем проверить с помощью патрульного. Простой запрос с планшета – пробьём номер по городской базе. И все дела. Идёт?

– Не надо патрульных, – тихо сказал Плёнка. – Ты не понимаешь.

– Понимаю больше тебя. Я работаю на AndanteSoft – слышал, небось?

– Не. Не слышал. Вообще ничего не знаю. Никакого робота не видел. Иди отсюда.

Плёнка слегка замахнулся на Катю, сперва повернувшись спиной к камере видеонаблюдения.

– Не уйду. И попробуй только тронь. Я закричу.

Катя говорила едва слышно, но в библиотеке уже начали оглядываться на подростков. Катя встала лицом к полке и сняла книгу. Камера слежения среагировала на это и повернулась прямо на Катю. Книги были дорогими. И хотя библиотеки были бесплатными, штраф за испорченную бумагу был гигантским. Сюда ходили либо успешные люди в возрасте, либо золотая молодёжь. Впрочем, золотая молодёжь крутилась в соседнем зале: пила кофе и флиртовала. Так или иначе, ни Катя, ни тем более Плёнка не походили на золотую молодёжь. Катина одежда выдавала в ней девушку из спального района: она никак не могла жить в центре, она могла только приехать на метро. Плёнка, живший в одном районе с Катей, и не пытался как-то скрыть своё происхождение, а потому смотрелся в интерьере библиотеки как видавший виды пластиковый пакет, что ветром занесло на веранду дорогого ресторана.

«Хоть бы постригся, – подумала Катя. – Или снял свою электронику обшарпанную. У него на лбу же написано, что он одной ногой в подворотне, а другой в тюрьме».

Катя медленно перевела дух и решила пойти ва-банк.

– Это связно с той историей, – сказал она тихо, – с твоей младшей сестрой. Правильно?

Плёнка замер, сжал кулаки и подошёл к Кате вплотную.

– Послушай, – выдохнул он. – Иди на хер очень быстро! Ясно тебе? Ничего я не видел. Никакого робота.

– Зато я видел, – сказал кто-то отчётливо.

Катя и Плёнка вздрогнули и обернулись.

Вчера вечером Анна написала пост, а сегодня утром увидела комментарий от Лёвы. Как всегда, в стихах. Она знала, что хотя Лёва читал каждую её запись, комментарии он оставлял только когда ответ складывался в стихи, будто проза была недостаточно хороша, чтобы обращаться ею к Анне.

Её пост был таким:

«За окном уже минут сорок чем-то орудуют – звук, будто раскалывают лёд – как бывает зимними утрами. Подглядеть, что там происходит, нет никакой возможности, темно – глаз выколи. Сижу, работаю и маюсь – одна мысль свербит – всё, зима! Наступила на два месяца раньше, дрянь такая. Никаких больше ассоциаций с этим звуком. Вообще. Настолько похож на тот, зимний. Вот блин. Листья жёлтые, а у меня на Можайке уже лёд…»

Под текстом поста сегодня утром появился двойной столбик стихотворения:

Зима накинулась утайкой

Не ожидая свой черёд

Обледенелая Можайка

Скрипуче стряхивает лёд

Размерно-монотонным звуком

Разрезан местный полумрак

Здесь так темно, что злейший враг

Смог оказаться лучшим другом

Она живёт всё так же с ним

Ночным неясным постояльцем

Привязан безымянным пальцем

К ней этот вечный аноним

И улетают птицы стайкой

И стук, звенящий нотой «ми»

Забудем, Анна, не грусти

Давай же следом полетим

Над млечной, зимнею Можайкой

Она прокручивала текст и улыбалась: Анне нравилось, что у неё есть Лёва. Иногда казалось, что она пишет в соцсети только для него. По-старомодному и по-книжному – текстом. Никаких видео, фотографий и 3D, только буквы. Он отвечал тоже только словами и только рифмованными. Лёва с ней уже давно. Больше, чем друг, но меньше, чем…

Психотерапевт откашлялся, давая понять, что готов слушать Анну. Она оторвала взгляд от экрана, свернула планшет, убрала в сумочку и начала говорить. Сперва неловко. Губы почему-то пересохли, а язык с трудом слушался.

– Сегодня утром ехала в спортзал и упала. На дороге был лёд, а я ехала довольно быстро, и нужно было повернуть. Колёса заскользили и велосипед грохнулся на бок. Я приземлилась на колено, потом на голень и затормозила левой ладонью.

Анна с шумом втянула воздух сквозь зубы.

– К счастью на руках были перчатки, а вот колено до крови разодрала. Голень, наверное, посинеет ночью. Но сильнее всего болит эго.

Я шмякнулась с громким звоном. Куча людей остановились спросить, как  я. Я быстренько вскочила и подняла велик. Женщина одна спросила: «У вас всё хорошо? Точно?». А я им помахала, села на велик и уехала.

Потом на работе рассказала об этом Ирочке, та посмеялась и заявила, что Анна такая Анна: держит невозмутимый вид, хотя понятно же, что ей больно и ещё как.

И вообще – так себя чаще ведут мужчины.

Вроде бы всё верно, но я не уверена. Ведь… разве не все мы так себя ведём? Если что стряслось, то первый инстинкт – посмеяться погромче. Ведь если смеяться достаточно громко, боль уйдёт.

Анна облизала губы и заговорила уверенней, быстрее.

– А ещё все знают, что когда упал – боль приходит не сразу. Ещё кипит адреналин, мышцы ещё разогреты… Поэтому я доехала до спортзала, вскочила на беговую дорожку и бежала изо всех сил минут десять, пока браслет не заверещал, что у меня слишком высокий пульс.

Будто я хотела убежать от боли. А может, от стыда. Мне и вправду стало получше.

А может, я всего лишь отсрочила наступление первой настоящей волны боли.

Вот и жизнь у меня так сложилась. Когда я была ещё подростком, у меня случилась травма. Вот я побежала. Бежала и бежала как сумасшедшая. Строила карьеру. Но боль таки догнала, схватила меня.

Такая вот аналогия. А может, не ради аналогии я это всё рассказываю. Может, я изложила этот опыт в виде истории, чтобы… ну, чтобы всё это прозвучало не так глупо.

Анна сделала паузу. Психотерапевт слушал внимательно, не перебивая.

– Что-то ещё? – вежливо спросил он.

– Да, знаете. Сегодня я наорала на… Ну не то, чтобы наорала. Нагрубила этим…

Психотерапевт любезно протянул ей пластиковый стаканчик с водой. Анна отпила. Вода была безвкусная, бутилированная. Как у них в офисе. Что ж, это тоже офис. А для терапевта этот разговор – работа. Странно, что её проблемы, её психика – для кого-то повседневный труд. Наверняка у терапевта есть алгоритмы. Он пишет отчёты. Может, даже рисует диаграммы. Может, у него в голове сейчас строится схема лечения. Схема Анны.

Анна прочистила горло и продолжила:

– Я работаю в инвестиционной компании. Я не самая важная шишка, но… шишка. Поэтому ко мне то и дело лезут. Я уже иногда боюсь дверь в коридор открывать. Это как дверцей холодильника хлопнуть, и чтобы кот не прибежал. Пару раз даже в туалете ко мне подходили.

И я стараюсь им не грубить. Даже киборгам. Не люблю киборгов. Но стараюсь держаться. В конце концов, они не на мороженое денег клянчат, а для дела. Пусть и для какой-то ерунды вроде говорящего тостера. Больше инноваций богу инноваций! Ладно, чёрт с вами, давайте спустим деньги в унитаз, но по крайней мере это будет умный говорящий унитаз…

Когда выхожу в коридор, уже краем глаза замечаю людей, которые пришли меня окучивать. Обычно это молодая худощавая фигура, напряжённая. Если киборг, то обязательно почему-то сутулая.

Я стараюсь их отшивать максимально вежливо. Если не начинают манипулировать. Терпеть не могу такое. Вот и сегодня начали давить на жалость: «Вы обещали рассмотреть. Мы ждали и надеялись надеялись надеялись ждали надеялись ждали. Мы в вас очень верили». Будто отговаривают усыплять больную собаку.

– Вас это задевает? – спросил терапевт. – Почему?

– Потому что… – Анна запнулась. – Может, у меня просто колено саднило, вот я и сорвалась. А может, я всю эту историю про велосипед вам рассказала, только чтобы объяснить своё раздражение именно болью в колене. Хотя болит сильнее всего не колено, а душа. А может, я всю эту историю рассказала самой себе, чтобы у меня появилось объяснение. Кажется, я научилась врать себе, вот что.