– Наверное, ты прав, – кивнул генерал. – У меня ведь, похожая история. Деда в тридцать восьмом арестовали, в тридцать девятом расстреляли. Я когда архивы поднял, то понял, что лучше бы я этого не делал. Свидетельские показания против него давал лучший друг деда, с которым они вместе в гражданскую войну против Колчака воевали. А этот друг потом моего отца воспитал, как собственного сына. Хорошо, что отец не дожил…

– Вот и я про то. Не всякая правда нужна.

Тут я вспомнил, как после школы поехал в Северную столицу, тогда еще звавшуюся Ленинградом, к младшей сестре отца, всю жизнь прожившую в коммуналке. На кухне, где я курил, познакомился с Верой Александровной, бывшим врачом (хотя, можно ли так сказать?), пережившей блокаду «от звонка до звонка». Вера Александровна смолила папиросы «Север», которых уже не было в продаже. Неизвестно, где она их доставала, но дым на коммунальной кухне был таков, что постороннему можно было и не курить – и так достаточно никотина. Говорила, что табак спас ее в войну от цинги – меняла хлеб на махорку. То, что мне рассказала эта худенькая старушка, я потом нигде не мог прочитать. О том, как в начале блокады по Невскому проспекту шли серые крысы. О том, как Пискаревском кладбище высились горы трупов, которые укатывали бульдозером. Еще рассказывала, как соседи съели ее умирающую сестру. Вернее – срезали с еще живой женщины мягкие куски мяса. С этими соседями она прожила в одной коммунальной квартире сорок лет. Я тоже их видел. Милейшие, интеллигентные люди, во время блокады запускавшие в небо аэростаты, рисковавшие жизнью ради нас… Имею ли я, родившийся спустя двадцать лет после войны, право их осуждать? Нет, не имею. Меня там не было и, как бы я себя повел, не знаю. А нужно ли кому–то знать о таких чудовищных вещах? Моя бы воля – не разрешал бы. Что нам даст эта правда?

Прелести Белозерских лесов

Желтые листья, воздух, напоенный ароматом сохнувшей под неярким сентябрьским солнцем листвы, грибы, высовывающие разноцветные головы из буровато–зеленой травы, ждущие, чтобы их срезали и отправили в корзинку. Плохо, что вся эта прелесть быстро сменяется голыми сучьями, хлюпающей землей под ногами, холодными дождями и сопливым носом. А как обойтись без простуды, если ты целыми днями бродишь по лесам, ночуешь в палатке, а выгонять потенциальную болезнь дедовским способом невозможно по собственной глупости?

Впрочем, обо всем по порядку. Унгерн, как он не старался «надавить» на ведомственные НИИ, куда были распределены трупики цвергов, а также все прочее, включая набедренные повязки, оружие и поясные сумки, ничего поделать не мог. Время ожидания для меня тянулось долго. Жена и дочь уехали в Сербию. Немножко поупирались – хотели ехать вместе со мной, но смирились. Тем более, что в расходах девчонок никто не ограничивал, а это очень способствует желанию тратить деньги. Пусть бродят по историческим местам и по лавкам, скупая всякие– разные финтифлюшки. В глубине души я был даже доволен, что никуда не еду, потому что походы по магазинам вместе с женщинами выводили меня из себя.

Генерал был занят – в поле зрения появились люди, щедро одаривавшие школьные музеи Москвы историческими артефактами – боеприпасами времен Великой Отечественной войны. Снаряды и мины, выставленные в витринах, выглядели, как и положено старым боеприпасам – ржавыми и безобидными. Одна беда – в них оставалось изрядное количество тротила, способного взорваться от детонации. Боеприпасы тихонечко изъяли, отвезли за Мытищи и взорвали, а люди Унгерна принялись искать «доброхотов». Поначалу грешили на «черных» копателей, но обнаружили вполне легальных «поисковиков», не сном, ни духом не ведавших, что перед тем, как передать боеприпасы в музей, следует заручиться поддержкой полномочных на то органов, очистить снаряды и мины от тротила (опять–таки, не самим, а с помощью специалистов), получить все разрешительные документы. Теперь же пришлось поломать голову – что делать с музейщиками, подпадающими под действие уголовной ответственности за незаконное хранение взрывчатых веществ и с поисковиками? Вроде бы – приличные люди, руководствовались благородными целями, но закон пока никто не отменял.

Мне было скучно. Контролировать – появляюсь ли я на службе, или нет, меня никто не мог, в новой квартире, состоявшей из пяти комнат, одномубыло тоскливо. Если бы не кот, совсем бы худо. Кузя, хотя и был страшно занят – обходил комнаты, натирая мордочкой казенную мебель, но находил время и для меня. Ему, бедолаге, тяжело было привыкать на новом месте и я, ради «адаптации» кота, старался придти домой раньше… Разумеется, иногда появлялся в своих «апартаментах», сидел за пустым столом, тупо пялился на пустой стол. Чтобы хоть чем–то себя занять, часами сидел в архивах, благо, мое нынешнее положение позволяло получить допуски в весьма «закрытые» фонды, отыскивая хотя бы малейшие зацепки – пусть даже мифотворческого характера, способные пролить свет на странных существ. Но все, что я находил, было известно еще со времен Афанасьева, Гильфердинга и братьев Соколовых. Оставалось лишь ждать результаты экспертиз.

Ученые, возились долго, выясняя всю подноготную попавших к ним в руки существ. Их можно понять. Не каждый день наука получает что–то невероятное и, как порядочный ученый не удержится, чтобы не поковыряться в останках существ, которых, в принципе, не могло быть? Но все–таки, благодаря напору генерала, ответы были получены. То, что существа имеют белковую структуру и ДНК, максимально приближенное к человеку, нежели любое существо (даже не 94 – 98%, как шимпанзе, а гораздо ближе, почти 99,5%) у меня интереса не вызывало. Впрочем, удивления тоже. То, что эти мелкие твари похожи на нас, я понял давно – когда первый раз убил кого–то из них, а потом, когда они сами меня убивали. Наверное, ученые–биологи напишут об этих существах сотню кандидатских и штук пять докторских диссертаций – разумеется, при условии, что им это позволят. И то, не сейчас, а в отдаленном будущем, когда будет снят гриф «секретно». Боюсь, что это будет не при моей жизни. Покамест, после проведенных анализов, все тела были изъяты из лабораторий и переданы на хранение в Крионический центр. Не тот, что считается единственным в нашей стране хранилищем замороженных тел, а другой, поближе к Уралу. Подозреваю, что из жидкого азота цвергов достанут не раньше, чем через сто лет. Конечно, какие–то образцы биологи успели припрятать, но что толку, если ты не сумеешь предъявить главное?

Меня интересовало другое – смогут ли биологи установить ареал обитания? Или, в переводе на общедоступный язык – сумеет ли наука установить, где отсиживаются эти паразиты? Что скажет пыльца растений и микрочастицы, прилипшие к грязным подошвам? Можно ли отыскать что–нибудь в желудках, в ногтях, во фрагментах волос? Словом, чтобы ко мне явился счастливый генерал Унгерн, потрясающий экспертным заключением, где черным по белому сказано, что «враги человечества» обитают неподалеку от города Н., в пяти километрах левее деревни Бирюки. Не исключено, что точное место дислокации цвергов я вначале узнал бы из новостных лент, повествующихо внезапных учениях, с применением в лесах и болотах высокоточного оружия, на что Северо–Атлантический альянс отреагировал бы привычной истерией, а уже потом получил бы подтверждение от генерала. Скажу даже, что я не расстроился бы, что мене не предупредили и не попросили разрешения на уничтожение логова карликов.

Увы, чудеса случаются лишь в Застеколье, а в моем офисе Виктор Витальевич появился в очень скверном расположении духа. Вытащив из портфеля не очень толстую папочку, так пристально посмотрел на меня, что я почувствовал себя в чем–то виноватым.

– Охрана на тебя жаловалась, товарищ майор, – сообщил генерал.

– Уволить, – предложил я.

– Так сразу взять и уволить? – возмутился генерал. – А почему жаловались, не спросишь?

– А какая разница? – философски ответил я. – Если подчиненныепрыгают через мою голову, обращаясь напрямую к генералу,на кой они мне нужны?