— Это очень древние твари, — вздохнул я начал по тише говорить, чтобы на не слушали остальные. Зачем взрывать мозг тем, кто о этом не просил? — Появились они в очень давние времена. Около 12 тысяч лет назад. До не давнего я считал, что пока они все спят и проснуться только через два с лишним года. Как показывает практика — я ошибся едва не в последний раз в своей жизни. Что еще?

Я на несколько секунд задумался, суммируя накопленные за долгую войну свои знания о кровососах.

— Регенерация у них бешенная, но работает только при доступе к свежей человеческой крови. Любят ночь. В темное время суток эти ребята на порядок эффективнее. Все чувства острее обычных человеческих. Владеют чем-то вроде супер продвинутого внушения. За редким исключением прямо на ходу способны ввести в транс человека и могут заставить его после сделать очень многое, что напрямую не противоречит базовым человеческим инстинктам.

Рядом отчетливо скрипнул зубами капитан. И его лицо исказилось гримасой ненависти.

— Вы чего, товарищ капитан? — Я сжал плечо мужчины, что сейчас с трудом боролся с бешенством, кипящим внутри него, судя по всему.

— Эти твари в Мариуполе командовали «Азовцами» судя по всему. — Лыков выдохнул и его лицо приобрело нормальный цвет. — После штурма мы нашли подвалы, забитые телами гражданских и наших пленных, которых словно рвали дикие звери. А советники из НАТО, словно сквозь пальцы ушли из наших рук. А они там точно были. По рации с ним пытались договориться о выходе гражданских под огнём. И еще нацики почти все были словно со стеклянными глазами. Ну не может нормальный человек, словно зомби разбивать снарядами собственный дом. Причем у некоторых остались родственники в домах, по которым они стреляли. Я там тогда этого понять не мог. Просто в голову не укладывалось.

— Отряд стой, — спереди колоны раздался негромкий голос проводника, — Тут скулеж какой-то из-за деревьев.

Я протиснулся вовнутрь строя, столпившихся впереди спецназовцев.

— Что тут? — Я едва не попрыгивал за спинами мужиков, что закрыли мне весь обзор.

Снова кто-то пронзительно… заплакал? Я не мог толком разобрать, что происходит. Спецназовцы и не замечали моих попыток протиснуться внутрь их строя. Куда там моим сорока с небольших килограммов до массивных туш бойцов. Нажрали, блин, ряхи. Мало их капитан гоняет.

— Ну пустите, блиин, — я наконец продавил последнюю преграду отчаянным усилием и по инерции едва не уперся носом в землю. Меня на лету поймала сильная рука Ивана Сильвестровича, что стоял чуть впереди остальных.

— Убьёшься, пацан, — буркнул наш проводник и выровнял мою тушку в пространстве одним движением. — Куда так лезешь-то?

— А что тут… — я осекся, не договорив своего вопроса.

Происходящее на затерянной лесной поляне было ясно без дополнительных пояснений со стороны. Привалившись боком к валуну уже хрипела, умирая огромная мама-медведица. А посреди ее передних лап плакал совсем еще мелкий медвежонок. Хотя, наверное, даже не плакал. Рыдал с невероятным отчаяньем и горем, потерявшего все и вся существа. Словно понимал, что смерть медведицы-мамы для него тоже означает неминуемую быструю гибель от когтей других хищников или, если уж совсем не повезет, то долгую от голода.

Малыш на секунду замолчал, набирая воздух в свою тощую грудь для нового плача, но вдруг заметил посторонних на таежном лугу. И посмотрел на меня пронзительным взглядом. Показалось, что медвежонок мне заглянул в самую душу. (Это приблизительно то, что увидел главный герой при этой встрече.)

Память ворохнулась и наружу вылезли воспоминания о навеянной иллюзии. И мой друг Мишка. Могучий и надежный одиночка, который пусть и во сне меня понял.

— Не подходи, — мое плечо сжала рука Ивана Сильвестровича, а я с удивлением обнаружил, что сделал шаг вперед к малышу-медвежонку. — Не смотри, что животное при смерти. И отголосков ее агонии хватит, чтобы вскрыть тебя как консервную банку.

— Пошли, ребята. Нам пора. — Сказал Лыков и отряд начал строиться в походную колонну. — Скоро за нами прилетит вертолет.

— Идем, парень. Мы им все равно не поможем. — Меня с силой за плечо повернул Иван Сильвестрович. — Агония медведицы может длиться еще несколько дней. И она к себе никого не подпустит, чтобы забрать малыша.

— Нет, — я даже сам себе не смог объяснить свое решение. Скорее всего подросток в моем сознании занял гораздо больше места, чем я сам себе думал. Раньше. В прошлой жизни я бы скорее всего прошел мимо, едва заметив маленькое плачущее тельце умирающего медвежонка. Война сделала меня не то что бы совсем безжалостным. Нет. Просто все мои теплые чувства остались только для своих. А остальные проходили по остаточному принципу. Каждый тяжелый и неоднозначный выбор в жизни всегда забирает что-то у человека, что вынужден принимать такие решения. Но это было тогда. Как я уже говорил, после переселения в свое детское тело кое-что изменилось. Моя способность к сочувствию вернулась отчасти к светлым детским стандартам, когда нормальный человек не способен пройти мимо страданий другого.

— Нет, — повторил я и посмотрел на нашего проводника вспыхнувшими от влитой магии глазами. — Мы заберем малыша с собой.

— Не дури, пацан, — только и успел крикнуть мне кто-то из вояк, как я уже твердо шагнул вперед на допинге из магии, что в моих жилах начала кипятить кровь.

Медведица словно поняла, что я хочу сделать. Или мне просто захотелось это увидеть в глазах умирающего животного?

Она подтолкнула носом ко мне своего верещавшего малыша и словно замерла на секунду, приоткрыв мне беззащитную шею

— Прости, — сам не знаю зачем прошептал я и вонзил украдкой вытащенный у Ивана Сильвестровича охотничий клинок под подбородок маме-медведице. Малыш ничего не заметил. От последнего движения своей мамы он буквально кубарем закатился ко мне в свободную руку, и я плотно прижал его к себе.

Спасти ее все равно бы не смог. Я даже не понимал почему умирает эта могучая темно-бурая машина. В истинном зрении на ее ауре быстро расползались темные пятна неизвестного мне воздействия, хотя ее шкура была целой и чистой. Без каких-либо ран и увечий. Да и эти черные пятна совсем не похожи на видимые мной в прошлой жизни проклятия и болезни. Ну и лекарь из меня, что пуля из отходов животноводства если честно. Не до этого направления магических дисциплин мне было всю жизнь. Проклятая война.

— Держите, — я протянул заляпанный кровью и мозгами медведицы клинок обратно охотнику. Тот задержал на лезвие свой взгляд, не решившись поднять голову и взглянуть в мои пылавшие синими искорками магии глаза. Тертого опытного мужика пугал не мой поступок. Тут он меня скорее поддерживал. Его ужасало то пламя магии, что все сильнее и сильнее разгоралось во мне. Или точнее то, что приход позабытых сил нес в этот мир.

Ведь очень тяжело отказываться от привычного, нормального мироустройства к которому ты так привык. Даже если этот мировой порядок откровенное дерьмо. К нему постепенно привыкаешь и начинаешь жить, не замечая всего уродства, что лезет наружу из каждой щели. Так проще.

— Дарю, — пробормотал Иван Сильвестрович и стянул ножны со своего ремня. — И еще держи. Они все равно сделаны специально под этот нож.

— Спасибо, — я с удовольствием принял подарок. Несмотря на то, что его мне сделали отнюдь не из чувства благодарности или еще какого-нибудь светлого и чистого побуждения. Просто мужику было откровенно страшно прикасаться к тому, что побывало в руках колдуна. Я это понял, когда заметил, что Иван Сильвестрович не переставая теребит скрытый под одежкой крестик. Да и меня в отличие от остальных бойцов он тщательно избегал всю дорогу. Но нож был классный, а потому я был охотнику искренне благодарен. А его суеверия — это такие мелочи на фоне всего того, что нас ждет впереди. А потому зачем обижаться и отказываться?