А потом вдруг р-р-раз – и закрытые веки щекочет проказливый солнечный лучик, легкие наполняет свежайший, насыщенный ароматами трав и цветов, прохладный утренний воздух, а в барабанные перепонки настойчиво стучится птичий гомон.

Самочувствие, правда, на идеальное или хотя бы нормальное, не тянет от слова «вообще»! Если уж совсем не привередничать, то можно натянуть его до «средней паршивости», а если не выделываться перед самим собой, то определение как «хреновое» – будет самое то. Но что самое странное – болит, саднит, ноет и мозжит что угодно, но только не голова!

Именно та часть тела, которая по его воспоминаниям, пострадала больше всего, сейчас вела себя идеально, зато торс болел так, будто он не упал на газон с высоту собственного роста, а уподобившись индийскому йогу, переночевал на доске утыканной гвоздями. Мышцы тоже ныли как от сильной перегрузки, но Николай отлично помнил, что так мозжить им не с чего – поработать кулаками в той драке он просто не успел.

Да и вообще: если собрать все ощущения в кучу, то придумать ситуацию страннее было очень сложно! Ничему из того, что он ощущал на данный момент, взяться было просто неоткуда… Значит что? Ну, если подключить логику, то налицо вмешательство какого-то неизвестного фактора. И если следовать дальше по этой логической цепочке, то вывод звучал приблизительно так: «Харэ валятся, парень! Жизнь требует твоего участия.»

Следуя собственному, только что сделанному выводу, Коля подтянул под себя правую руку и медленно, со стоном, перевернулся на живот, потом подтянул колени и оперся на них, и только после этого, почувствовав, что солнце больше не станет слепить, медленно открыл глаза, на уровне подсознания уже готовый увидеть нечто непривычное…

В принципе, обоняние и слух уже немного подготовили его к чему-то эдакому, однако спокойствие, с которым он воспринял открывшуюся ему картину, удивило его самого. Ну как, как он, городской мальчик, может воспринимать все «это», как нечто в порядке вещей?! Однако вот же – ни шока, ни мандража, будто так и надо и чего-то подобного он и ждал…

«Да и что может быть странного в том, что их с отцом и погибших помощников жреца отнесли в грот на острове среди болота? Сюда всегда на сутки относят умерших насильственной смертью, что бы Шшасстардисс мог без спешки оценить как их жизнь, так и смерть и назначить каждому то посмертие, которого он был достоин. Если что и странно, так это почему он жив?! Причем, даже не ранен? Тело болит, но скорее так, будто его перетрудили, а ран нигде, в доступных для обозрения местах, не наблюдается, а ведь ранили его исключительно спереди… Отец мертв, вон его тело, мертвы и раз, два… шестеро младших жрецов… Ого! Здорово они проредили свиту Мишшурисса, надеюсь, что и ранили не меньше! И только он очнулся и вполне себе жив-здоров… Впрочем, все в воле Шшасстардисса! Может это он дал ему шанс избавить сестру от участи игрушки Проклятого духа?! Да, скорее всего так и есть. Значит нужно срочно спасать Никссуну..!» – придя к такому выводу, юноша решительно кивнул своим мыслям и попытался встать с колен.

«Стоп-стоп-стоп! А теперь еще раз и без этого бреда! Я – Николай Нагаев! НикА́лласс Ноуксс… Николай Нагаев! Вчера вечером получил по башке бутылкой и отключился. Был убит в бою… Сестру, надо спасать сестру! Никссуну на закате принесут в жертву Шшамссуну!» – мысли в одной несчастной голове сталкивались так, будто пытались отвоевать ее друг у друга!

«Мда… Я отлично помню, что я Николай Нагаев, но раз параллельно моим собственным мыслям, так навязчиво идут еще и эти, про «сестру», которой у меня никогда не было, про каких-то «Шасста…» и «Шама…», Шшасстардисса и Шшамссуна, – тут же услужливо поправил его внутренний голос, – вот-вот, про них самых, то значит ни о каком бреде под воздействием наркоза речи быть не может!» – сделал вывод Колька и даже коротко рассмеялся, довольный тем, как логично он может рассуждать в такой необычной ситуации.

«А значит одно из двух: либо это кома, про которую современная медицина ничего толком не знает и не может сказать наверняка, либо, как не фантастически это звучит – я попал… При чем в чужое тело и это… Как там..? Мне досталась память реципиента! Вот! Если не вся его психоматрица целиком… Уж больно мысли и желания этого… НикА́лласса… я воспринимаю ярко, почти как свои и эта… Никссуна…» – при мысли о «сестре» у Коли прямо все внутри перевернулось и сердце затопила такая сумасшедшая любовь и нежность, что он захлебнулся воздухом, неожиданно ставшим густым и горячим.

Он никогда и никого не любил так сильно, даже к покойной маме его чувства были намного спокойнее и ровнее. Нет, он очень переживал ее смерть и ему очень ее не хватало, но это все было как-то с позиции «ему», «для него», а вот неизвестную девушку ее брат любил иной, жертвенной любовью, и был ради нее готов на все, даже на смерть, что собственно и произошло прошлой ночью… И теперь это чувство унаследовал Николай и да – ни за что бы от него не отказался!

«Как там у Высоцкого? «…Любой ценой – и жизнью бы рискнули, чтобы не дать порвать, чтоб сохранить Волшебную невидимую нить…»? Вон, значит, о чем там шла речь?! Любовь, оказывается, такое чувство, которое хочется сохранить всегда, и не так уж важно, к кому ты его испытываешь! И раз уж этот мир (даже если он мне всего лишь пригрезился в коме), расщедрился мне, Кольке Нагаеву, в прошлой жизни едва не заледеневшему от дикого одиночества, на такой королевский подарок, как близкий человек, то надо быть идиотом, чтобы прос…ть этот дар!» – подумал парень и решительно стал озираться по сторонам.

Память предшественника подсказывала ему, что где-то здесь должны были разложить «для очищения» и то оружие, что было при них и нанесло смертельные раны. Оружие, которое познало кровь соплеменников, по верованию их народа становилось «нечистым» и его нельзя было сразу нести туда, где было жилье и находился очаг, на котором варили пищу, вот его и оставляли в «Пещере мертвых» на несколько дней, пока сталь-убийца «не забудет» о своем преступлении.

Коле все эти суеверия были как нельзя более на руку и хоть с мечом он никогда дела не имел, но решил положиться на память тела, ну и на то, что настойчиво вводила в его мысли чужая психоматрица. «И кстати, «их народ» – это кто имеется ввиду? То, что племя отсталое и верования первобытные – это понятно, но как они себя называют?» – мысленно задал он вопрос то ли своему (теперь уже своему) подсознанию, то ли второй личности, которая, возможно, так и осталась в их общей черепушке.

«Что?! Наги?!» – пришедший ответ на несколько секунд ввел его в ступор, – «то есть оборотни со второй ипостасью в виде гигантской змеи?! Ничего себе попал! И нет – это точно не бред и не кома, потому что ни в каком коматозном бреду он не стал бы представлять себе такой ужас! К тому же, здешний «он» еще и полукровка, скорее всего не способный на полный оборот… Нет-нет, уж чего, а самоуничижение Колиной натуре не свойственно от слова «вообще», а значит нужно отнестись к ситуации с максимальной ответственностью: он только что здесь появился, а желающих отправить его к этому, как там его, Шшасстардиссу, более, чем достаточно!»

Если та часть меня, которая Ника́лласс, настойчиво подбивала меня на немедленные действия, мое собственное «Я», глупостей делать не собиралось. От этой двойственности мне сначала было немного не по себе и я чувствовал себя оккупантом в новом теле, то потом это чувство понемногу улеглось. Ведь если судить объективно, то без меня это был бы просто труп и чудом зажившие раны в комплекте с моей сущностью, как раз и свидетельствовали, что отныне тело подарено мне.

Ну а то, что Никалласс не смог уйти – это вина не моя, а его одержимого желания спасти сестренку во что бы то ни стало! Останется он и дальше в моей черепушке или уйдет, когда миссия будет выполнена, не знал ни он, ни я.

– Ники, угомонись! То, как вы с отцом считали надо действовать, вы уже провернули. Ну и куда вас это привело? Пра-а-авильно, в пещеру мертвецов, – втолковывал я своему визави.