— Ну почему же… — вдруг послышалось из-за спины гвендла. — Я стану.

Ангус закатил глаза. Ну что за рыцарская идиотия? Что один, что другой… Конечно, это был голос Регендорфа. Он, побряцывая неизменным полным доспехом, начищенным лучше местных полов, вышел вперёд.

— Перегрелся в железе? Заняться нечем?

— Помнишь, Ангус, мы с тобой говорили о рыцарстве?

— Говорили сто раз.

— Так вот: Валид прекрасно понимает, что это такое. Я хочу сразиться с ним, потому что это будет по-рыцарски.

— Ну трындец. Нашли друг друга! Ещё поцелуйтесь, благородные мои! Кстати, если не заметил, он уже одной ногой в могиле. Драться с ним точно по-рыцарски?

— Тут важен не результат, а…

— Я не буду драться с тобой! Я хочу драться с Висельником!

Крик, в который Валид вложил едва ли не последние силы, оборвал довольно нелепую дискуссию гвендла с норштатцем.

— Почтенный Валид! — Регендорф начал занятно, учитывая все слова, которые ар-Гасан только что сказал о наёмниках. — Вы, без сомнения, человек чести, и я тоже знаю о ней не понаслышке. Я не всегда был наёмником. Когда-то я носил высокий титул, и хоть оказалось, что его у человека не так уж трудно отобрать — но рыцарство отобрать нельзя! Мы оба всю жизнь кому-то служим, таков наш благородный долг. Вы достойно сражались за своего господина, даже когда он погиб. Я хочу сразиться с вами за своего!

Ангус уже не знал, смеяться ему или плакать. Видимо, Регендорфу давно не хватало чего-то в этом духе — заела норштатского лейтенанта тоска по былым временам. До той истории, из которой он вышел позором благородной семьи. Как недавно за столом говорили: ленточку на копьё повязать надо… почаще повязывать.

— Ну хорошо. — ответил Валид после некоторых раздумий.

— Регендорф, а ты в курсе, что нынче третий в отряде? Раз уж этот козлина завалила Люлью… Не стыдно заниматься ерундой?

— Ты к месту вспомнил о Люлье. Это ещё одна причина, по которой я хочу убить Валида.

Регендорф извлёк свой великолепный меч и шагнул вперёд с настолько серьёзным видом, что на краткий миг Ангус даже немного зауважал рыцарство. Валид вышел навстречу латнику, заметно шатаясь, но при том весьма уверенно держа саблю.

К счастью, странная комедия на том и завершилась: прямо над ухом Ангуса прозвучал выстрел, и Валид рухнул, как подкошенный. Регендорф, так и не сменив изящной фехтовальной изготовки, обернулся через плечо: его лица не было видно под забралом, но глаза в прорези выражали полное недоумение. И даже какую-то досаду. Он напоминал ребёнка, у которого неожиданно отняли игрушку.

Вальверде опустила пистолет.

— Скукотища. Надоело. Хей, вы! Отдавайте золото!

***

Алим был весьма раздосадован, но не мог в полной мере выразить это словами по двум очень веским причинам. Первой было безупречное воспитание, второй — то, что эти люди ему не подчинялись.

— Я ведь говорил: не держите их вместе!

Пират развёл руками.

— Рыжая-то совсем без чувств была. Ну вот мы и того…

На деле это означало что-то вроде «не вникли мы, мураддин, в твои распоржения, и вообще не твоего это ума дело — как нам содержать людей на нашем корабле». Просто моряки Вальверде, как ни странно при их роде занятий, тоже были неплохо воспитаны. По крайней мере — те, кто общался с Алимом и другими ценными партнёрами.

— Понимаю. Мураддинке уже не поможешь, а что с ней?

Ирма на первый взгляд подавала не больше признаков жизни, чем залитая кровью Фархана.

— С ней-то порядок. Истерила вовсю, как вошли. Ну, мы не знали особо, что делать… короче, влили ей ещё макового. Вот и спит.

— Пусть спит.

Делать нечего. Алим коротко поблагодарил пиратов и поднялся из трюма: там, снаружи, уже занимался рассвет. На палубе, среди множества людей в цветастых пиратских и наёмничьих одеждах, он заметил двух самых нужных: Шеймуса и Вальверде. Капитан Ржавого отряда, хоть едва держался на ногах и лицом напоминал не вполне оживший труп, спорил с пираткой до крайности упорно.

— Нет, милый. — Вальверде назидательно потрясла пальцем. — При всём уважении, сейчас ты на корабле. А на корабле есть только один капитан, и это я. Так что дуй к своей голубе под палубу и жди врача. Мы тут с Ангусом сами разберёмся!

Ближайший помощник, с виду как раз бодрый, убеждал капитана в том же самом. «Дочь морей» слегка покачивалась на волнах в бухте. Корабли Вальверде уже заполнились людьми под завязку, что также вызывало у Шеймуса беспокойство.

— Не ссы, дорогой. Вон, глянь на порт: там мураддинских посудин до задницы. Реквизируем что подходящее и до Аззинийских островов уж как-нибудь дойдём. Без особых, может, удобств, но обязательно дойдём. Там разберёмся. Золотишка хватит — это в Марисолеме, ты уж будь готов, почти всё на взятки уйдёт, сколько ни привези. Сам понимешь, чего мы наворотили… Балеарцы прощают что угодно, но не бесплатно. Я в том уже убедился.

Алим окинул взглядом панораму родного города. Немалую его часть из-за дыма теперь увидеть не получалось — даже огромный дворец халифа тёмными клубами почти заволокло. Кое-куда, пожалуй, лучше было вовсе не смотреть. К тому же погром в Альма-Азраке продолжался: никто не выдворял из столицы ашраинов.

— Всё, иди к своей рыжухе, будь так добр!

Один капитан наконец-то послушался другого.

Днём огромный город окажется на треть сожжён, на треть разграблен, да и судьба оставшейся его трети туманна. Не будь многолетних наставлений отца о благе семьи и том, как ар-Малави всегда извлекают выгоду — Алим сейчас испытывал бы глубокую скорбь.

Но скорби не было, хотя он даже не имел понятия, что сталось с собственной невестой. Положа руку на сердце — судьба Лейлы юношу вовсе не беспокоила. Ему эту самую судьбу вверить не успели: помолвка не возлагает подобной ответственности.

А если абстрагироваться от всех лишних, совершенно бесполезных чувств — зрелище, которое раскинулось перед Алимом, завораживало. Единицы людей в истории видели подобное: хотя бы потому, что равных Альма-Азраку городов в мире только один, два… может быть, три. И подобный судный день для них наступает, мягко выражаясь, нечасто.

Алим долго стоял у борта «Дочери морей», наблюдая за гибелью всего, что было ему привычно и мило с детства. По-своему прекрасное ощущение: можно сказать, очищающее душу. Будущее сквозь дым и огонь Альма-Азрака молодой ар-Малави видел в исключительно светлых тонах, захватывающим и притягательным.

Ужасные сердца у нынешних людей: Алим иногда сам себе удивлялся. Как ему удаётся так спокойно смотреть на столь страшные вещи? Как он с такой лёгкостью совершает аморальные поступки?

Прошло немало времени, прежде чем юноша опять спустился под палубу и постучал в дверь каюты.

— Входите.

Шеймус сидел, прислонившись к переборке, прямо на полу: иначе бы удобно устроиться не смог, больно низкие потолки. Он был обнажён по пояс, перемотан свежими повязками — на груди и запрокинутой голове. Капитан держал Ирму на руках, прижимал к груди: словно ребёнка, ведь ребёнком женщина рядом с этим гигантом и казалась. Она мирно спала.

Эта картина удивила Алима трогательностью. Он не ожидал подобного. Шеймус не обернулся: смотрел на спящую и не спешил отрываться. Но наконец всё-таки медленно повернул голову. Голос был едва слышен.

— Алим, я этого не забуду.

Без сомнений. Ради того Алим и действовал: пускай получилось не так, как было задумано — но вышло, возможно, даже лучше. Все концы небольшой отцовской интриги в воду — вместе с жизнями Сулима и Фарханы, а в финале — такая очаровательная сцена! Почти как в сказке, только уж больно кровавой и запутанной.

— Ах, капитан… знаете, я как раз хотел попросить вас кое о чём.

— Просите о чём угодно.

— Моя просьба может показаться весьма странной, но если нужно — я подробно всё объясню. Дело состоит вот в чём…

Тёплые волны накатывали на берег — широкий пляж из ослепительно белого, похожего на снег песка. Ветер слегка раскачивал кроны пальм. За пляжем начинался пологий подъём, переходящий в большие площадки из камня: одна на другой, они образовывали подобие лестницы. И вели к прекрасному дворцу, стоящему в глубине острова. Солнце уже опускалось в море, так что во дворце зажгли огни. Там звучало множество голосов, музыка — готовился праздник.