Если кто и имел право принимать собственные решения относительно своего будущего, так это Адам.

Прежде чем меня заметили меня, я отошла от двери кабинета и вернулась на лестничную площадку, на которой находилась моя спальня.

Совершенно случайно я подслушала этот разговор, но теперь я не могла выбросить его из головы.

Моим первым побуждением было позвонить Адаму, но он ничего не сказал об этом во время тренировки.

Он просто нырнул в воду, и мы помчались, выталкивая друг друга за пределы наших возможностей до тех пор, пока оба не истощились, после чего устало плюхнулись на край бассейна, пытаясь восстановить дыхание.

Это то, как мы проводили время теперь, и этого общения было больше, чем раньше, поэтому я была счастлива, хотя мне хотелось большего.

Как только мы заканчивали тренировку, все. Я шла своей дорогой, он шел своей.

Адам правил Роузмором, я же просто пряталась по углам, чтобы пережить дни, пока не стану свободной и не смогу выбраться из этого проклятого места, в которое я не вписывалась. Где, несмотря на то что это Каин причинил мне вред, злодеем была я.

Прикусив нижнюю губу, я крепко сжимала в руке сотовый телефон, но, войдя в спальню, не стала звонить Адама или даже писать.

Он должен был поговорить со мной об этом. Я не могла об этом говорить, не тогда, когда подслушала личный разговор.

Я посмотрела на информационную доску над своим столом, на которой были прикреплены магнитами расписания, встречи и мои фотографии на пьедесталах. Там же находилось письмо о моем зачислении в Стэнфорд.

И внезапно мне показалось, что университет не просто на другом конце страны, а в другой вселенной.

Как будто в ближайшие пару месяцев я собиралась переехать на другую планету.

И хотя я по-настоящему не разговаривала с Адамом за годы, прошедшие после его женитьбы, он был бы рядом.

Я могла бы поговорить с ним, если бы захотела. У меня был выбор.

Когда-то я решила уйти, вычеркнув себя из его мира, но теперь, судя по всему, уходил он.

В отличие от Роберта, мне было нетрудно представить, как Адам занимается переделыванием домов. Что бы он ни задумал, он достигнет этого. Яблоко от яблони.

Я знала, что плавание для него — рутинная работа. Я знала это, но вы никогда не поймете этого, когда он находился в воде. Он тренировался усерднее, чем кто-либо в команде, кроме меня, и до сих пор посвящал все свое свободное время этому виду спорта, заставляя себя, потому что считал, что это единственный способ попасть в университет, был убежден, что это единственный способ для него построить свое будущее.

Теперь у него появились другие варианты, и он собирался ими воспользоваться.

Все еще немного потрясенная, я сняла с доски письмо из Стэнфорда и еще одно из исправительного учреждения Саутволл.

Два приглашения, два совершенно разных пути, по которым я собиралась пройти.

У меня не было сомнений, что я побываю в обоих местах, но после я встану на распутье, который может увести меня от Адама даже дальше, чем я уже от него была.

Вздохнув, я рухнула на кровать и уставилась на оба конверта.

Сегодняшний день был определением дальнейшего пути, а завтрашний?

Казалось, что и он будет таким.

Тея

Тогда

Скрип решеток, лязг ворот, резкие щелчки замков, звонки и шаги охранников… вся эта какофония звуков, с которой я бы не справилась, если бы была моей мамой.

Я достаточно помнила о ней, чтобы вспомнить, что ей нравились широкие открытые пространства. Ей нравились лошади и поля. Ей нравилось возиться с животными, а наш маленький фургон казался ей тесным.

Странная вещь эти детские воспоминания — я не могла вспомнить, как меня бил отец, но отчетливо помнила маму.

У нее было все то, чего не было у меня.

Винни называла мою бабушку Длинноногой, и такой же была моя мама. Сизгибами и длинными каштановыми кудрями, ниспадающими каскадом по спине. Я видела ее фотографии, правда, всего несколько, которые бабушке присылала мама, но я знала, что у меня мамины черты лица — нежные губы, хрупкий нос, высокие скулы и такие же глаза, только в остальном я была кожа да кости, тогда когда она обладала соблазнительными формами и женственной чувственностью.

Конечно, было странно думать так о своей маме, но, черт возьми, у меня имелись глаза.

Я была худощавой и поджарой. Резкие линии и выносливость. Я и не выглядела бы как мама. Мое тело было обучено быть таким. Мышечная память помогала оставаться мне стройной еще долго после того, как я прекращала изнурительные тренировки.

Я думала о том, как она выглядит, но с тех пор, как получила письмо из тюрьмы с приглашением навестить ее, не могла ее представить.

Я была удивлена, не ожидала, что мама попросит меня приехать к ней. Я была бы счастлива переписываться, но я отправила ей за это время несколько писем и ни разу не получала ответа, поэтому это приглашение было единственной подсказкой для меня о том, что мама получила все письма.

Когда я вместе с группой других посетителей последовала за охранником в небольшую комнату с привинченными к бетонному полу столами, за каждым из которых сидела одна женщина, я не знала, кто из них была моей матерью.

И это задело.

Утро было долгим. Чтобы добраться сюда, мне потребовалось четыре пересадки, причем отправилась в путь я в четыре часа утра, чтобы не пропустить тот небольшой промежуток времени, когда посетителей пускали в тюрьму.

Затем, когда я ждала снаружи, сработала какая-то сирена, которая заставила меня задуматься, не отменят ли посещения, но затем открылась дверь, и люди, которые были опытнее меняв плане посещений, выбрались из своих машин, поплелись ко входу и выстроились в очередь.

Я последовала за ними.

Я была обыскана и проверена на наличие алкогольного или наркотического опьянения несколькими охранниками, и все ради этого момента.

Момента, которого я никогда не ожидала, потому что как можно ожидать посещения своей матери в тюрьме, когда всегда считали, что она мертва?

Я задержалась, намеренно позволив другим посетителям подойти к столам, за которым сидели их подруги или члены семьи, а сама направилась к торговому автомату, чтобы купить несколько батончиков и конфет.

Я читала о том, как работают тюрьмы, и о том, что еда из автомата порой была единственным угощением, которое получали заключенные, поэтому взяла с собой кучу мелочи, и между пересадками с автобуса на автобус даже немного переживала, что меня могут ограбить, потому что монеты так чертовски сильно дребезжали, словно я была ходячей свиньей-копилкой.

Я практически опустошила один торговый автомат, и с полными руками вкусняшек направился к единственному столу в комнате, за которым не сидел посетитель.

Она все еще была красивой.

Это было моей первой мыслью.

Волосы, собранные в тугой узел на затылке, были по-прежнему длинными, но теперь в них виднелась проседь, хотя маме было всего тридцать четыре. Взгляд ее глаз был усталым, и она горько скривилась, увидев, что я рассматриваю ее.

Вдобавок ко всему она была такой же худой, как и я. Это стало неожиданностью. Она выглядела больной, и я не была уверена, смогу лис этим справиться, не тогда, когда Винни тоже болела.

Черт, я разговаривала с ней только вчера, и нам пришлось закончить разговор, потому что она не могла перестать кашлять.

Но меня утешало то, что я не могла видеть мамину ауру. Конечно, если бы она была больна, я бы это почувствовала, не так ли? Я должна была надеяться, что это так.

— Мама? — пробормотала я, положив угощения на стол и думая, что сделала правильно, взяв мелочь, потому что она выглядела так, словно ей нужно было хорошо поесть.

На этом слове она прикусила нижнюю губу и, уронив голову на грудь, испустила рваный вздох, и я наблюдала, как она, сцепив пальцы, пытается взять себя в руки.