До моего дома остается всего ничего, поэтому я ускоряю шаг. Соболев больше не говорит. Наконец-то он замолчал. Спасибо, конечно, что проводил мимо сомнительной компании, но это не делает нас друзьями.

— Мы пришли, — останавливаюсь у своего подъезда. Соболев тут же окидывает глазами его и весь дом. — До квартиры провожать не нужно.

Пристально рассмотрев нашу серую шестнадцатиэтажку, новенький возвращает внимание ко мне.

— Даже спасибо мне не скажешь? — лукаво улыбается.

— Спасибо.

— И это все? — выгибает бровь.

— А что еще я должна тебе сказать? — начинаю заводиться.

— А как насчет поцелуя в знак благодарности?

— Чего???? А не пошел-ка бы ты на фиг!

Фыркнув, разворачиваюсь и направляюсь к подъезду, но Соболев останавливает меня, схватив за руку. Все происходит настолько быстро, что я не успеваю осознать. Поворачивает меня к себе, делает шаг, становясь вплотную, одну руку опускает на талию, второй фиксирует затылок. И вот его губы встречаются с моими.

От шока я замираю, не имея сил пошевелиться. Новенький, пользуясь моей заминкой, усиливает поцелуй. Когда через несколько секунд до меня доходит, что сейчас происходит, я делаю попытку вырваться, но он только крепче меня хватает и еще сильнее углубляет поцелуй.

Его губы мягкие и теплые, дыхание с привкусом мяты. Я перестаю вырываться, послушно замерев в крепких мужских объятиях, и вдруг чувствую, как мое сердце начинает биться часто-часто. Соболев продолжает целовать меня, а я, шумно выдохнув через нос, непроизвольно опускаю веки. Расслабляюсь и позволяю губам новенького ласкать мои, ощущая, как от этого поцелуя под ногами плывет земля…

Соболев прерывается на глоток воздуха, и это тут же отрезвляет меня. Его хватка на моем теле ослабевает, и я спешу отпрянуть назад.

— Я разрешаю тебе дать мне пощечину, Белоснежка, — говорит с довольной улыбкой.

В один миг внутри меня взрывается возмущение: когда я наконец-то в полной мере понимаю, что сейчас произошло.

— Ты… Ты… — не нахожусь, что сказать.

А потом замахиваюсь и действительно даю ему пощечину. Со всей силы.

— Ох, Белоснежка, — хватается за щеку и морщится. — Это было больно.

Скидываю со своей талии его руку и с грохочущим сердцем забегаю в подъезд.

ДИМА СОБОЛЕВ

2 года назад

— Дим, — кто-то трясёт меня за плечо. — Дим, просыпайся.

Еле-еле разлепляю веки и замечаю в темноте комнаты лицо старшего брата.

— Дим, нужна твоя помощь, — шепчет.

Я тру сонное лицо и бросаю взгляд за плечо Антона. Его кровать заправлена. Когда я ложился спать, брат еще не вернулся.

— Дим, вставай. Нужна твоя помощь, — настойчиво повторяет.

— Что случилось? — зеваю.

— На базе две новых тачки, — быстро шепчет. — Нужно их оттюнинговать, как можно скорее. Поможешь нам с ребятами? Их срочно ждут, времени в обрез.

Я морщусь.

— Антон, ты достал уже. Мне это не нужно.

— Тебе деньги не нужны, что ли?

— Нужны, но не таким образом. Это слишком рискованно.

— Я тебя по-братски прошу! — пихает меня в плечо. — Помоги, а? Времени мало. Всего-то тачки прокачать. Ты ведь всегда можешь сказать, что не знал, что они угнанные.

— Ага, так мне и поверили в суде.

— Коршун нормальные деньги заплатит. Покупатели ждут тачки.

Я тяжело вздыхаю, понимая, что Антон не отстанет. Беру с тумбочки телефон и нажимаю боковую кнопку. Половина четвёртого утра.

Нехотя поднимаюсь с кровати и натягиваю джинсы с толстовкой. За окном метель, температура почти минус двадцать. Меньше всего мне хочется выходить из дома, каким бы омерзительным местом ни был мой дом.

Мы идем по коридору, стараясь ступать тихо, чтобы никого не разбудить. Впрочем, даже если мы сейчас врубим на полную катушку музыку, пьяные мать и отчим не проснутся, а Леська уехала на выходные к своей бабке. Проходя мимо кухни, бросаю взгляд в дверной проем. Пустые бутылки из-под водки выстроены на полу, а стол заставлен грязной посудой и рюмками. К горлу подступает тошнота, которую я тороплюсь сглотнуть.

Салон дряхлой «Мазды» Антона еще не успел остыть, что говорит о том, что брат недавно заглушил мотор.

— Почему ты не пришёл ночевать домой? — спрашиваю, рассматривая Тоху в тусклом свете. Сонным он тоже не выглядит.

— Были дела.

Даже не хочу спрашивать, какие.

Антон — мой старший брат по матери. У нас разница четыре года. Кто его отец — неизвестно. Он сбежал от матери в неизвестном направлении, как только узнал, что она беременна. Мама родила Антона, растила его самостоятельно, пока не встретила моего отца. Они поженились, потом родился я, и мы были прекрасной любящей семьей, которая ни в чем не знала нужды. Мама была домохозяйкой, отец был программистом-разработчиком и владел своей фирмой. Каждый вечер папа приходил с работы с подарками для меня и Антона, на Новый год родители заказывали нам Деда Мороза и Снегурочку, утверждая, что они настоящие, а каждое лето мы ездили на море.

Но когда мне было шесть лет, отца убили. Это произошло на моих глазах.

Двадцать пятое августа, среда. Был жаркий солнечный день. Антон каким-то образом умудрился заболеть воспалением лёгких и лежал в больнице. Мама находилась с ним. Навестив брата, мы с папой пошли гулять в парк. Я ел мороженое, леденцы, сладкую вату и катался на аттракционах. До первого сентября оставалась всего неделя, и я был в предвкушении первого класса и школы.

Вдоволь нагулявшись, мы с папой направились на выход из парка. Наша машина была припаркована через дорогу. Перейдя на другую сторону через подземный переход, мы пошли вверх по тротуару к автомобилю.

Я заметил их еще издалека. Двое в чёрном на спортивном мотоцикле. Они мчались в нашу сторону, а у меня в голове промелькнула только одна мысль: «Вау, какой крутой мотоцикл! Когда вырасту, хочу себе такой же».

Приближаясь к нам, водитель стал сбавлять скорость, а тот, что сидел за его спиной, достал из-за пазухи чёрной кожанки пистолет и навел на отца. Он сделал три выстрела: два в грудь и один в голову.

Мотоцикл тут же умчался, отец повалился на землю, нас окружили прохожие… Крики, чужие слезы, затем вой сирены издалека. Я не плакал. Смотрел немигающим взглядом на расползающуюся под отцом лужу крови и продолжал держать его за руку, чувствуя, как она становится холодной.

На мне были белые кроссовки. Кровь расползлась до них и испачкала носок. Я быстро отдернул ногу, подумав: «Мама будет ругаться, что испачкал. Они же новые». Мой детский мозг просто блокировал информацию о том, что папа только что умер.

Я отчетливо запомнил это ощущение на своей коже: как теплая ладонь в моей руке становится холодной. И иногда это чувство возвращается. Я смотрю на свою правую руку и ощущаю на ней именно тот холодок.

Затем в моей памяти произошёл провал. Я только помню обрывки допросов меня шестилетнего. Ведь я был единственным свидетелем убийства собственного отца. И помню суд, на котором группу убийц оправдали. Якобы следствие не доказало их вину, а на самом деле просто потому, что заказчики купили судью. Да и следователь с прокурором тоже были куплены. Весь судебный процесс был куплен.

Я помню его. Мужчину в чёрной мантии, который восседал на троне и бил деревянным молоточком по столу. Он был молод, с темными волосами и светлыми глазами. Я помню, как он зачитывал оправдательный приговор. Я помню крик матери, когда судья сказал: «Признать невиновными». И помню его взгляд, когда он уходил в специальную дверь, предназначенную только для судьи.

Мужчина посмотрел прямо на меня. И на секунду в его взгляде промелькнуло сочувствие. Но всего на секунду. Он тут же отвернулся от меня и с каменным выражением скрылся за деревянной дверью.

Мой папа был не просто программистом, а хакером. Но он был так называемым белым хакером, помогал искать уязвимости в системах безопасности компаний, а не взламывал их. Его убили за то, что он отказался сотрудничать с черными хакерами, которые готовили нападение на крупные банки. Это был 2010 год, и системы безопасности компаний, включая финансовые организации, были очень уязвимы. Отца убрали, потому что боялись, что он их выдаст или того хуже — поможет усовершенствовать системы безопасности. Речь шла о сотнях миллионов, которые можно было вывести, взломав банковскую защиту. Лишний свидетель был ни к чему.