— Он и правда был хорош. Осанка, порода. И ухаживал красиво, мама говорила… А ещё она говорила, что таким людям не отказывают. Он потребовал, чтобы она развелась, хотя у самого была семья, жена, двое детей. Меня записали как дочь Гунара. Гунар и относился ко мне, как к дочери. Правда Артура любил больше. Я никогда не понимала, почему у них с мамой такие странные отношения. Вроде бы тянутся друг к другу, а живут врозь.

— Риль взял с мамы слово, что правду я узнаю только после его смерти. Зачем, спрашивается? Что мне делать с этой правдой? Отец он мне лишь по крови, а так чужой человек. Он разрушил мамину жизнь и никогда не делал попыток увидеться со мной. Только учёбу оплатил. Любил ли он маму? Любила ли она его хоть немного? Она не хочет об этом говорить. Вот Гунара точно любит…

— И у нас с тобой тоже всё наперекосяк. После той ночи в Бежене мне было так стыдно, что я видеть тебя не могла. И не понимала, на кого больше злюсь, на тебя, за то, что не оставил мне выбора, или на себя, за то, что не сказала тебе "нет". Не захотела сказать… Поддалась своим желаниям, списав всё на обстоятельства и твою настойчивость. Я же от природы не холодная и не бесчувственная, я просто забыла, какой была до того как… хм, попала под метлу… А ты заставил меня вспомнить. Вот так. Десять лет бегала от мужчин и прибежала к тебе…

— Ты знаешь, что ваши джеландские временные браки пошли от племенных обычаев "лесных людей"? Туземцы бунтовали, когда их женщины уходили к колонистам просто так. А временные союзы, скреплённые подобающим ритуалом, их полностью устраивали. И чтобы выкуп хороший был. Потом стали привозить невест из Драгоценных земель, но на всех не хватало, и появился закон, по которому женщина могла сменить мужа через оговорённое время. Звучит прогрессивно, но на самом деле там ужас что творилось, я для Марлены об этом писала. А в конце пыталась объяснить, что в наши дни временный брак — это проверка чувств, демонстрация серьёзности намерений. Но если хочешь знать, что я правда думаю…

— По-моему, это до ужаса цинично. Одно дело просто встречаться или жить вместе. Мечтать, сомневаться, ссориться, мириться, строить планы, не зная, к чему это приведёт, расстанетесь вы или будете вместе до конца дней. А временные супруги это… это любовники по расчёту! Вы как будто говорите друг другу: я буду любить тебя ровно полгода, а потом перестану, и в такой-то день и час мы снова станем друг другу чужими… Но для тебя, наверное, всё иначе. Ты проще смотришь на вещи. Ты вырос среди этого. А меня считаешь лицемеркой, если не хуже.

— Помнишь приём в башне Даймеров? Представляю, как это выглядело в твоих глазах, что ты обо мне думал… Ты же и сейчас уверен, что я пошла бы с любым, кто предложил бы мне брак? Нет, не пошла бы. И не пойду!

— Дело в том, что я всё время чувствовала себя виноватой. Перед Артуром, перед мамой. За то, что я здесь, а они — там. Хотела искупить вину, пожертвовав собой. Но это же глупо. Магические предки, до чего это было глупо! Я даже не знаю, действительно ли Талхары способны вытащить Артура. И Гица права, я бы не хотела, чтобы меня спасли такой ценой. И мама бы не хотела. Хватит. Больше никаких жертв, никаких сделок. Я не смогу помочь родным, если не буду в мире с собой. Понимаю, что теперь на твоих адвокатов рассчитывать не стоит. Лечись, поправляйся, а я попробую сама. Начну с прессы, как ты предлагал. Я тут познакомилась с одной девушкой из "Джеландии сегодня"…

— Даже не представляла, что могу столько времени говорить без остановки. Ты наверное дождаться не можешь, когда я заткнусь. Торчит тут неизвестно кто, болтает без умолку. Неужели у тебя нет никого близкого? Рядом с тобой не я должна сидеть, а твой отец, брат, любимая женщина… Не временная жена, доставшаяся по случаю, а та, за которую ты жизнь отдашь. Ох… Получается, и отдал…

— Я стараюсь всё перевести в шутку, но сам видишь, что выходит. Это потому что мне страшно. Ты лежишь тут, опутанный трубками и проводами, в этих накладках, как рыцарь в белых латах, пол лица скрыто лечебными пластинами, будто шлемом. Сколько бы в них ни было добра и росы, я не знаю, достаточно ли этого. Я ничего не знаю! Вот, опять слёзы… Можно я тебя поцелую? Прикоснусь губами… тут, где ямочка. Не больно? Возьму тебя за руку, прижмусь лбом к ладони… вот так… осторожно, как пушинка. Ты только не умирай, пожалуйста. Я ведь… Я, кажется, люблю тебя.

По ночам "Кроличья нора" состояла из темноты, дыма и грохота. Днём в большие окна второго этажа, где раньше помещалась заводская контора, щедро лилось солнце. Радовалось чему-то, глупое. Или дразнилось?

С платьем и фатой мне помогла незнакомая девушка из клуба, чернявая и глазастая. Наверняка тоже с чурильской кровью. Макияж я сделала сама. Снятую одежду комом запихнула в тряпичный мешок и вместе с сумкой бросила за диваном.

Диди не подпускали ко мне с тех пор, как она, сжалившись, пообещала отправить весточку Марлене и честно попыталась это сделать. Теперь и за ней приглядывали. А Гица в ответ на все мои просьбы только щурилась, как старая кошка — не поймёшь, что у неё на уме.

В воздухе танцевали пылинки. Такие лёгкие, беспечные и, на первый взгляд, свободные, они были заперты в неволе, как и я.

Не знаю, для чего предназначалась эта комната с диванами. Для отдыха артистов, приглашённых в клуб, для преступных дружков Эла — или для временного содержания несговорчивых невест? Передо мной дымился суб-кофейник, стояли блюда с фруктами и пирожными. Последний полдник приговорённой. Интересно, у кого-то в такой момент бывает аппетит? У меня — не было.

Хронометр на стене отсчитывал последний час моего брака с Мэтом. Жёсткий корсаж давил на рёбра, пенная груда юбок погребла под собой диван, на котором я сидела, — видно было только спинку и немного подлокотники. Свадебное платье шили в мастерской Виви. Естественно, учтя все пожелания Эла.

Туфли на высоченных каблуках я скинула, голые плечи укутала в палантин из меха фурснака. Следила за движением стрелок и разговаривала с Мэтом. Как в больнице, только мысленно. За три недели заточения это вошло у меня в привычку.

Сейчас я в который раз рассказывала ему обо всём. Словно живому.

— Ту ночь я так и просидела в темноте. Мне казалось, что городские огни вошли в палату и водят вокруг нас хоровод, и мы то становимся лёгкими и взлетаем в ночные небеса, то тяжелеем и падаем, каждый раз всё ниже. Не знаю, был это бред от недосыпа — или предчувствие… Я всё-таки прилегла на пару часов. Проснулась, когда сестра пришла сменить раствор в капельнице, подняла голову и увидела, как блестят твои глаза в щёлочках век.

Кажется, я тогда немножко сошла с ума. Ничего не помню — только как ты прошептал моё имя… А потом откуда-то взялся доктор и сказал: "Что же вы плачете? Радоваться надо. Вы совершили чудо". Набежали врачи, меня отправили погулять.

Я умылась, перекусила, купила газету внизу в киоске. Заодно выяснила, что мою одежду постирали и почистили. Чудо! А когда вернулась, у тебя был визит на высшем уровне. Четверо телохранителей в халатах поверх чёрных костюмов — и твой отец. Он заслонил собой весь свет от окна в конце коридора и шествовал, будто король по замку, который только что сдался ему на милость. Смотрел так брезгливо. Но я была рада. Какая бы кошка между вами ни пробежала, он всё-таки пришёл, пусть и на третий день.

Потом у тебя был следователь. Потом ты спал.

В это время явилась сиделка, нанятая твоим отцом. Я сказала себе: "Симона, не закипай, это даже хорошо". Думала, схожу уволюсь, перевезу вещи к Марлене, и снова к тебе. Правда, было страшновато. Вдруг вы с отцом поговорили и решили меня прогнать. Но я всё равно собиралась вернуться. Врачи были на моей стороне. Они считали, что я иду тебе на пользу.

Кто мог предположить, что меня просто не выпустят из особняка?

Эл сказал: "Не думаешь о брате, подумай о своём легавом. Станешь мне примерной женой, и он доживёт до старости". Легавый это по-вашему борзой.