Три десятиэтажных общежития для соискателей, приписанных к переселенческому центру Бежена, стояли на северо-западной окраине города, в двух шагах от сплошной стены непроходимых лесов. Не зря джеландцы зовут кантон Озёрный Край медвежьим углом. Так и говорят: "У них там по улицам медведи бродят".Медведей лично я не встречала. Но под окна общежитских высоток не раз выходили робкие косули, по некошеной траве проносились вскачь голенастые зайцы. Глянешь с шестого этажа, и дух захватит: зелёное приволье без конца и края. Будто море — колышется, шумит. По слухам, в глухих чащобах до сих пор водились лешие, болотные кикиморы и царевны-лягушки. За лесом, далеко-далеко, акварельным миражом на полотне неба таяли Стенные горы. С трудом верилось, что по другую их сторону, как пассажиры человековоза в час пик, теснятся герцогство Татур, княжество Чехар и прочие страны Драгоценных земель, которые когда-то колонизировали Джеландию, а потом потеряли. Помимо восхитительного вида на дикую пущу, в распоряжении соискателей имелись благоустроенные места отдыха. На игровой площадке резвились дети всех оттенков кожи, вопя на языках всех сторон света: в Бежене принимали не только выходцев из ближнего заграничья. Зато в скверике, облюбованном востроглазыми белками, было спокойно. Под деревьями вились тенистые дорожки, стояли удобные скамейки… одна или две даже не сломаны. — Подождёшь или поднимешься? — спросила я как можно непринуждённей. Трудно было заставить себя обращаться к Даймеру на "ты".Он тряхнул поклажей — Носильщик обязан доставить багаж до места назначения. Вот же бестактный тип! Стены в вестибюле были выкрашены сияющей кораллово-розовой краской. Наверное, чтобы заметней казались неприличные надписи и грязные следы подошв на высоте человеческого роста. Кучка молодых соккийцев у окна успела заплевать пол шкурками от семечек. Обычно я проскакивала мимо таких сборищ, ссутулившись и занавесив лицо волосами. Но сейчас каблуки предательски стучали, платье облегало фигуру, выставляя напоказ ноги, а мой импозантный спутник среди общежитского безобразия смотрелся, как лимузин на скотном дворе — и не хочешь, а заметишь. Хорошо, что я не понимаю соккийского. Хотелось верить, что балбесы в чёрной коже таращатся на инспектора, а не на меня, и присвистывают, и улюлюкают тоже ему, и знаки руками делают. Первый лифт не работал, второй невыразимо долго скрипел где-то наверху, и Даймер не спеша обернулся к насмешникам. Я не смотрела, но подозреваю, сейчас он демонстрировал им амплуа "полицейского волка". А-р-р, детки! Берегите головы, не то откушу. Детки впрямь примолкли. И в этот триумфальный момент из кармана Даймера подала голос моя коварная дрофа. Вся орава взорвалась дружным издевательским гоготом. Хотя у каждого из соккийцев был такой же получатель с таким же сигналом. Я кожей ощутила, как напрягся Даймер, схватила его за руку и потянула к лестнице. Не хватало ещё, чтобы инспектор взялся размахивать наладонным значком или полез в драку, защищая свою поруганную гордость. Так и взлетели на шестой этаж без остановок — я впереди, не выпуская его руки, он следом. Остановились только у дверей блока. Дышать было тяжело, колени подрагивали. Если сейчас он скажет что-нибудь вроде "Как ты живёшь в этом притоне?" — я просто умру на месте. Даймер достал из-за пазухи мой получатель. — Не хочешь взглянуть, что прислали? Экран был серым, как бумага дешёвой газеты, и в тускло освещённом коридоре я не сразу разобрала: "…Госпожа Симона Бронски-Даймер (временно) извещается о присвоении гражданского статуса "поселенец" сроком на три месяца и приглашается для получения идентификатора личности…"И ничего в груди не ёкнуло, и слёзы радости не брызнули из глаз. — Дай мне сумку, пожалуйста. Достану ключи. Этот этаж проектировали для бездетных супружеских пар, но расчёты не сошлись с реальностью, и половину апартаментов заселили одиночками. В каждом блоке было по четыре апартамента и общие удобства, в каждом апартаменте жили по два соискателя. Досадный нюанс состоял в том, что словом "апартамент" называлось единое пространство, разделённое широкой аркой на две неравные части — большую гостиную и маленькую спальню. Естественно, жильцам хотелось уединения, и вскоре каждый апартамент оказался более или менее переделан. В моём проём арки занавесили пологом из грубой ткани, похожей на брезент, одну кровать из спальни перетащили в гостиную, на её место поставили кресло и журнальный столик. Встроенный платяной шкаф в спальне остался общим, как и кухонный уголок в гостиной. В остальном получились две почти независимые комнаты. Почти! Как много в этом слове…Моей первой соседкой стала Марлена Шумски с педагогического потока. Энергичная блондинка, заводила, редактор студенческой газеты, она училась двумя курсами старше и готовилась преподавать школьникам джеландский язык. Её знали все, от первокурсника до ректора, и она знала всех и всех пыталась вовлечь в общее дело. Пусть в газете не было ни одной интересной заметки, зато глаза у Марлены всегда горели. Сначала я безумно обрадовалась: встретить в чужой стране знакомого человека да ещё поселиться вместе! Но уже через пару дней прокляла свою удачу. Мне как новенькой досталась проходная гостиная. И оно бы ладно, но к Марлене днём и ночью ходили гости со всех десяти этажей. И выходцы из Драгоценных земель, причём самые хулиганистые и безалаберные, и хмурые плосколицые теспы, не знающие ни слова по-джеландски, и чёрные, как вакса, весельчаки из Рибакки, и шумные драчливые соккийцы, и вороватые голы. Марлена отнеслась ко мне, как к родной, но меняться комнатами наотрез отказалась. Менять образ жизни — тоже. Через два месяца судьба надо мной сжалилась: Марлена вышла замуж и переехала в Чуддвиль. А я на правах старожила заняла спальню. Новая соседка, Сюзанна Мореску из Чехара, предложила перенести вторую кровать обратно в спальню и вернуть комнатам их исходное назначение. Но тут уже я встала на смерть. К счастью, Сюзанна не обиделась. Нрав у рыжей толстушки оказался добрым, мы быстро поладили и даже сдружились. За полгода, прожитые бок о бок, ни одна из нас не приводила в апартамент мужчину, и сейчас соседка буквально лопалась от любопытства. В синем домашнем платье с самодельной вышивкой по подолу она выглядела так уютно и домовито, что у меня в груди кольнуло — сама не знаю отчего. После взаимных реверансов (Сюзанна, это Мэт. Мэт, это Сюзанна. Может, чаю? Нет, спасибо) я усадила Даймера в своей комнатке. Тьфу-тьфу-тьфу, кажется, там всё прибрано-заправлено. Быстренько откопала тушь, помаду и сбежала наводить красоту. Зачем, спрашивается? Сюзанна перехватила меня на полпути в ванную. Сделала круглые глаза, скосив зрачки на арку, полуприкрытую пологом, и спросила одними губами: "Кто?" Я так же беззвучно ответила: "Муж". Не знаю, как сумела выговорить это слово. И: "Потом расскажу".Когда вернулась к себе, Даймер сидел в кресле, закинув ногу на ногу, а прямо перед ним из неплотно задвинутого ящика прикроватной тумбочки торчал краешек ночной сорочки, отороченной бледно-жёлтым кружевом. Утром второпях сунула как попало… Вот тебе и прибрано-заправлено! Причём глядя на тонкую узорчатую полоску, легко было вообразить, что ящик таит в себе куда более интимный предмет туалета. А Мэт Даймер смотрел точно на коварное кружево и бесстыдно улыбался.

Мы подошли к "Морю Изобилия", когда над островерхими крышами старого города уже разливался закат. Швейцар с белыми бакенбардами чинно отворил нам двери, метрдотель в смокинге усадил в центре зала под сияющей люстрой, сообщив, будто по секрету, что фирменный осётр с брусничным соусом сегодня чудо как хорош. Сомелье в белых перчатках предъявил Мэту бутылку игристого и отточенным движением наполнил бокалы.

А я листала меню, тщетно пытаясь найти блюдо дешевле ста гольденов. Какой-нибудь простенький салатик. Или закуску. Хоть что-нибудь. Но даже блинчики с клюквой стоили сто семнадцать гольденов!