И тогда на весь двор раздавалось чье-нибудь голосистое: «Ма-а-а-а-ам! Ванька меня дура-а-ако-ом назвал! Ска-а-а-жи ему-у-у-!»

Но мама было н о того. Уставшие за день на работе, после всех семейных дел, мамы наслаждались отдыхом. В вечерних сумерках звучали переливчато женские голоса, выводя «Нэсе Галя воду» и «Ой, то не вечер, то не вечер, мне малым мало спалось», «Розпряхайте, хлопци, конев, та лягайте спочивать», «Смуглянка-молдаванка».

Девятого мая, после парада, похода на Площадь Революции и семейных мероприятий, мужики спускались во двор покурить и пели:

«День Победы, как он был от нас далек,

Как в костре потухшем таял уголек,

Были версты, обгорелые в пыли, —

Этот день мы приближали, как могли.

Этот День Победы —

Порохом пропах».

Хорошие у нас были соседи. На субботники всем двором выходили, клумбы сажали, бордюры подбеливали, пирожками угощали друг друга.

Мне было лет двенадцать когда наши девчонки загорелись идее создать дворовой театр. Не помню, какую сказку мы ставили, но мы это сделали! Театральную сцену организовали возле нашего подъезда, соорудили занавес. В самом подъезде была гримерка. Месяц мы репетировали и готовились, а потом нарисовали билеты и вручили всему двору приглашения на спектакль.

Родители, дедушки и бабушки, и мы — все были счастливы. Нам никогда не было скучно без компьютеров, которых мы в глаза не видели. Без мобильных телефонов мы всегда знали, где сейчас кто-то из друзей, во дворе, в парке или в халабуде в подвале под домом, куда нам категорически запрещалось спускать. Но кто бы слушал какие-то там запреты!

Точно также как и наши папы и мамы без отслеживающих программ находили своих неугомонных чадушек со сбитыми коленками, перепачканных в глине и пыли, но счастливых и довольных. Мы ели зеленую алычу и абрикосы с земли, не помыв и даже не протерев. И никто из-за этого не умирал. Стрелялись белыми абрикосовыми косточками, прыгали с крыши подъезда на огороды позади лома, играя в войну или казаки-разбойники, дружили дворами и читали взахлеб приключенческие книги. Мы жили полной жизнью, не теряя не минуты, нам было мало целого мира.

Черт, Леха, что-то тебя сильно занесло! Я развернулся и пошел обратно в больничный городок. За моей спиной мамин голос выводил:

«Не слышны в саду даже шорохи,

Всё здесь замерло до утра.

Eсли б знали вы, как мне дороги

Подмосковные вечера.

Eсли б знали вы, как мне дороги

Подмосковные вечера».

В больницу я попал минут через десять. Зашел в отделение, ожидая криков и ругани от старшей медсестры, но все получилось неожиданней, чем я мог представить. Изобразив виноватую улыбку на лице, я подошел к сестринскому посту и остановился, глядя на русую макушку Василисы, которая склонилась над рабочим журналом и что-то там писала.

Я терпеливо ждал, когда старшая смены закончит писать и поднимет голову, когда за моей спиной где-то в коридоре скрипнула дверь, послышались шаги, кто-то неторопливо пошел в нашу сторону, негромко громыхая чем-то железном обо что-то металлическое.

Как ни странно Василиса даже не оторвалась от своего занятия, продолжая что-то усердно писать и заполнять, чем несказанно меня удивила. Я оперся плечом об угол стены и продолжил спокойно ждать, как вдруг услышал.

— Ой, мамочки! Покойник пришел! — пискнул перепуганный до смерти девичий голос, следом зазвенел железный поднос, выпавший из рук, видимо, медсестры. Я стремительно обернулся, но было поздно: на полу лежало обмякшее женское тело.

— Что тут… О, господи! — поднимаясь со своего места, рявкнула Василиса, но увидев меня, зажала рот ладонями, чтобы не заорать.

— Только без паники! Я живой! Все в порядке! — торопливо произнес я и шагнул к медсестричке, по-прежнему пребывающей в обмороке.

Надо отдать должное старшей смены. У Василисы была железная выдержка и стальной характер. Не прошло и пяти секунд как она покинул свой пост и присоединилась ко мне. к тому времени я уже поднял девушку с пола и стоял размышляя куда же её положить.

— В сестринскую неси! — скомандовала Василиса и пошла вперед, прокладывая путь и попутно загоняя всех любопытных обратно в палаты. Её зычный и суровый голос срабатывал безотказно. Ходячие пациенты, которые рискнули высунуться на грохот упавшего подноса, быстренько ретировались.

По все-таки палатам уже понеслась волна возбужденного шепота:

— Парнишка вернулся! Живой

— Не может быть!

— Вот те, крест, сам видел. Идет по коридору, кого-то на руках несет.

— Кого?

— Да не разглядел! С пожара, наверное!— А сам что? Цел?

— Ни кровиночки!

— Так может покойничек? Призраком пришел, попрощаться или еще что?

— Ну, дед, ты загнул!

— А что! Вот у нас в деревне бабка померла, похоронили. А она давай приходить к родне.

— Зачем?

— Так зажилил родственнички-то бабкино колечко обручальное! Вот пока не прикопали на могилке, она им житья не давала!

— Брехня!

— Сам брехун!

В палате напротив сестринской, в которую мы вошли, разгорался нешуточный скандал. Василиса показала, куда положить напарницу, всунула мне в руки нашатырь, точнее ткнула пальцем на шкафчик, где стоял пузырек, и ушла наводить порядки.

Я уложил девчонку, потоптался, размышляя над глобальным вопросом: может дождаться Василису, пускай сама приводит в чувство эту чувствительную особу? А то я ее в чувство приведу, она меня увидит, снова заорет и в обморок.

Бледная медсестра лежала, не шелохнувшись. Черт она вообще дышит? Я склонился над телом, прислушался. Вроде дышит, а сердце как колотится прямо как у зайца в силках. Взял холодную руку, нащупал пульс, посчитал, чуть повышен, но не смертельно.

В палате напротив вещала Василиса, красочно так виртуозно. Я аж заслушался, забыв выпустить девичью руку и з своего захвата. Без единого мата, без грубых слов, старшая медсестра чехвостила здоровых мужиков на все лады, вежливо и не переходя на личности. «Профессионал!» — мысленно поставив женщине десять из десяти, я вернулся к бездыханному телу.

Все-таки придется приводить в чувство, а то боюсь Василиса не оценит мое восхищение ее словарным запасом и вторая порция достанется мне. И надо же было такому случиться, только я собрался отойти от девушки к шкафу за бутылкой с нашатырем, как именно в этом момент медсестра открыла глаза, увидела меня рядом с собой.

Я улыбнулся как можно ласковей, успокаивающе погладил девичью ладошку, и поднялся, чтобы выйти в коридор, позвать Василису. Когда подошел к дверям, краем глаза заметил на столике свою папку, обрадовался и решил сразу забрать с собой. К девчонке я, конечно же, повернулся спиной, не ожидая никакой подлянки. И напрасно.

За моей спиной что-то тихо бряцнуло, я начал оборачиваться, но тут меня накрыло медным тазом. Точнее, железным подносом для инструментов, которым добрая девочка огрела меня по голове.

«Да твою ж морскую каракатицу!» — вспыхнуло в голове и погасло.

— Дура, ну что за дура! Это ж надо! Чему только в медучилищах сейчас учат! Это ж надо, принять живого человека за мертвеца! И это советская медсестра! Комсомолка! Еще скажи, что в бога веришь? Как ты могла вообще такое подумать?! Как тебе в голову такое пришло?! Ты понимаешь, что ты наделала? Да за такое пациент на тебя в милицию заявление напишет и будет прав!

— Ва-а-асилиса… ик… Тимофе-е-е-вна-а… ик… Я не хо-оте-ела-а-а! Сказа-а-али сгорел… ик… А тут он-он! Ик!

— Да пойди ты уже воды попей что ли! — рявкнула Василиса. — Это ж надо живого человека! Пациента! По голове подносом! Ты о чем думала?! Ну, дура, как есть, дура! Иначе и не скажешь!

— Ага, ик… А чего он подкрался к Вам… ик… и стоял как привидение!

— Уйди с глаз моих, Верка! — прикрикнула старшая смены. — Да, Лесаков, голова — твое слабое место! Береги голову, Лесаков, она тебе еще пригодится.