«Вот черт! — я неприятно восхитился такой глубокой осведомленностью особиста моей личной жизнью. — Это что же получается, он меня давно приметил и пасет? Вопрос дня — по какой причине Комитет так заинтересовался Лехой Лесаковым, простым советским студентом? Неужто и впрямь из-за знаменитого на весь Энск однофамильца? Ну, архивариус, царство тебе небесное ну, удружил! Кому ты еще, Федор Васильевич, растрепал о нашем с тобой предположительно родстве?»

— Ну как поругался, так и помирюсь, — я пожал плечами. — Характер у меня вспыльчивый.

— Значит, принципами поступишься? — хмыкнул Сидор Кузьмич, не выпуская меня из-под прицела своих жёстких глаз.

Час от часу нелегче! Какие принципы могли быть у студента? Не укради, не убей — это понятно. Но если бы он тренера на убийстве поймал, его бы просто грохнули, как ненужного свидетеля. Однако, фантазер ты старый, Лесовой! Воровал, что ли, сотрудник секции? Не могу сообразить, что можно тащить из парусного спорта? Запчасти? Бензин? Парусное полотно? Черт! Сложно все-таки сопоставлять два разных времени в своей многократно ударенной голове!

— Это смотря какими, Сидор Кузьмич. Если у Вас нет вопросов по пожару, можно я тогда уже пойду? Обещал, знаете ли медсестрам и лечащему доктору сегодня из палаты никуда не выходить и травматическое отделение не покидать, — с этими словами я поднялся и шагнул было в сторону входной двери.

— Не торопись, — фальшивый мичман как сидел на стуле напротив меня, так и не дернулся, но что-то в его голосе едва заметно изменилось и заставило меня остановиться.

— Сядь, Алексей, — Кузьмич ласково так улыбнулся, как кошка перед тем, как сожрать измученную и зажатую в лапах мышку.

Я, конечно, не мышка, но в глубине души у меня, взрослого мужика в теле мальчишки, дрогнуло сердце, и замерла душа в ожидание подвоха. Я оглянулся на закрытую дверь.

На секунду мелькнула мысль о побеге, но я тут же ее отбросил: это только в глупом кино герой вырывается из лап полицаев, особистов, ментов, бежит через весь отдел, раскидывая всех направо и налево, и благополучно доживает до конца фильма, доказывая всем свою невиновность. В жизни все куда сложнее. Особенно в советской жизни. Оно хоть и брежневская оттепель пошла по стране, да только Комитет госбезопасности был, есть и останется на страже интересов государства, как его не переименовывай.

Я молча вернулся на место, уселся на диван и постарался придать себе независимый вид, чтобы максимально походить на двадцатилетнего парня, которого пока еще не загнали в ловушку, но умело туда ведут. Особенно если вспомнить пляжную подработку студента и человека, который о ней знает и, ка минимум, покрывает. А может и сам организовал в целях конспирации.

Сидор Кузьмич потушил окурок, смяв его в пепельнице, чуть склонился над столом, упёршись ладонями в колени, помолчал и, четко проговаривая каждое слово, не сводя с меня глаз, произвел пробный «выстрел»:

— Алексей, а если я тебе скажу, что Федор Васильевич Лесаков не просто твой родной дед. Если я тебе докажу, что сосед твоей подруги — Лесовой Степан Иванович — твой родной дядя?

Сказать, что я охренел — это ничего не сказать. Я молча пялился на мичмана, который внимательно смотрел на меня, не упуская ни малейшей эмоции, жеста, дерганья бровей. А я с трудом удерживал невозмутимое лицо, но чуял, как моя хваленая выдержка, о которой ходили легенды в отряде, дает трещину.

Мысли куда-то исчезли, в черепной коробке болтался один единственный вопрос: какого черта он несет? Ни разу за годы жизни мой отец не говорил, что у него есть родня. Вся наши многочисленные родственники со стороны матери, у которой было пять братьев и три сестры, включая её, самую младшую, которую бабушка родила в сорок пять лет.

Батя, он вроде как сирота. Рано потерял родителей, попал в детский дом, насколько я помню. Отчего-то в нашей семье, при всей отцовской любви к истории города и судьбам чужих людей, не принято было вспоминать батиных предков. Отец на мои редкие вопросы о дедушке с бабушкой скупо отвечал, что не помнит своих родителей, маленький был. Фотографий тоже ни одной не сохранилось.

Даже если предположить на мгновение, что это правда и у отца был брат, почему его фамилия Лесаков? Сидор Кузьмич уверяет, дядя — родной, значит, братишка или младший или старший. Но родственников не разлучали, если случалась беда, детей одних родителей отправляли в один детский дом. Во всяком случае в моем времени это делается так. Неужели в советские годы правила были другие?

Черт, хреново, что я не помню почти ничего про семью студента. Бабушки-дедушки, были или не были. Так, стоп Лесовой, включи мозги. Вспоминай, у студента была бабушка, которая его и воспитывала после смерти отца-матери. Старушка приказала долго жить не так давно.

Похоже, придется съездить-таки к Алексею в гости, поискать семейные архивы и все такое. Собственно, это нужно было сделать сразу же, дорогой товарищ, а не распускать хвост перед аппетитными загадочными курортницами и не встревать в спасательные авантюры.

— При всем моем…хм… уважение, Сидор Кузьмич, очень сомневаюсь в Вашем утверждении, — я, наконец, взял себя в руки. — Родителей я своих хорошо помню, да и бабушка у меня была. Мамина мама, мы с ней жили, да и меня потом она же и воспитывала, пока жива была.

— А что ты знаешь про отцовскую родню? — Кузьмич гнул свою линию, и вот на этот вопрос мне нечего было ответить. Кроме того, что они погибли, когда пацану до пятнадцатилетия оставался месяц, я мало что знал.

И отец, и мать Алексея оба увлекались альпинизмом. Клятвенно обещали взять сына с собой, так сказать сделать подарок на будущий день рождения. Но судьба распорядилась иначе: Лесаков младший заболел, подвести группу родители парня не могли, потому ушли без сына и сгинули в горах, когда внезапно сошла лавина при очередном восхождении. Весть о том, что поиски прекратили, мальчишка вместе с бабушкой получил как раз в день своего рождения. С тех пор он его не просто не любил, даже не праздновал.

Мамина мама про отца Алексея если и знала что, то не считала нужным рассказывать. Насколько помню, жили они более-менее дружно, с тещей Лесаков старший не конфликтовал, но и любви к ней особой не испытывал. Уважал как мать своей женщины, помогал. Бабушка не одобряла его увлечение «старьем», как пренебрежительно называла отцовскую страсть к истории , мифам, легендам и поискам утраченных сокровищ.

Так, стоп, еще одно несоответствие. Мы оба — и я-Лесовой, и Алексей Лесаков — Степановичи. Это ж каким идиотом нужно быть, чтобы обоих сыновей одним именем назвать? Или это как в том анекдоте, когда у бабы было семеро детей и все Иваны, и различала она их исключительно по отчеству?

— Про отцовскую мало что, — подтвердил я. — Кроме того, что… как Вы там сказали? Лесовой Степан Иванович? — уточнил у особиста.

— Именно, — кивнул мичман.

— Тогда вопрос: Вы утверждаете, что Лесовой Степан Иванович и Лесаков Степан Николаевич — родные братья, так? — я намеренно сделал паузу перед отчеством Лесакова.

— Именно так, — в глазах Кузьмича заплясали черти, сбивая меня с мысли.

— Вас ничего не смущает. Сидор Кузьмич? — я уставился на собеседника.

— Ничего.

Ах, ты ж, гад! Что ж ты такое знаешь, раз даже отчества и одинаковые имена тебя не смущают. Я мочал, буравя хозяина кабинета взглядом. Мичман тоже молчал, насмешливо глядя на меня, ожидая дополнительных вопросов. Ну. я и рассказал ему анекдот про даму с семью Иванами.

— По-Вашему, так получается, — хмыкнул я, не дождавшись реакции.

— Хороший анекдот. Смешной. Только, Алексей, правда, она другая.

— Слушайте, может, прекратим ходить вокруг да около? Что Вам от меня нужно? — не люблю я эти танцы вокруг шеста. Вроде все видно, а главного не разглядеть.

— Ну, хорошо, — Сидор Кузьмич поднялся, прошелся по кабинету, остановился возле окна, стекла которого были закрашены белой краской, оперся на подоконник и оглядел меня длинным изучающим взглядом.