Ламочкин! Он работал в кабинете, окна которого выходят на шумную улицу и на площадь перед Зоопарком. Если приподняться за столом, то хорошо виден зеленый массив аллей Зоопарка, за кронами деревьев которого просвечивает голубизна пруда.

Несколько ограничивая перспективу, около оконных проемов стоят в шеренге макеты домов — девяти-, двенадцати-, шестнадцатиэтажных. Иные люди, чтобы сосредоточиться, предпочитают ограниченное пространство, голые стены, не рассеивающие внимание. Ламочкин все происходящее на улицах невольно рассматривал словно бы через призму белых красивых макетов.

Имя Германа Ламочкина не нуждается в рекомендациях — строителям Москвы оно известно хорошо. Если бы в среде наших талантливых рабочих, инженеров, организаторов производства были свои «звезды», как в кино или спорте, могущие соревноваться с актерами или футболистами во внимании к ним прессы, то Ламочкин так же, как Копелев, мог бы войти в ряд таких заслуженно известных людей не только в своем профессиональном окружении.

Их строительные биографии, похожие во многих чертах, вовсе не делают их похожими как личности. Но все же судьба Германа Ламочкина по стремительности разбега близка к пути Геннадия Масленникова, а Владимиру Копелеву или Анатолию Суровцеву обе эти биографии могли бы послужить своего рода прообразом их собственного будущего.

Эта профессиональная, а точнее говоря — социальная схожесть судеб порождена не только равенством исходных позиций — все начинали с бригадиров. И не тем, конечно, что они часто работали рядом. Здесь просматриваются закономерности более глубокого порядка. Это закономерности роста, тяговой социальной силы времени, которая выдвигает инициативных, трудолюбивых и одаренных рабочих на гребень жизни.

Ламочкин и Копелев, как говорится, «вышли в люди» на крупноблочном строительстве. После армии Герман Ламочкин, имея за плечами десятилетку, начинает «с нуля», учеником монтажника. За три года он проходит школу монтажника и столяра, каменщика и штукатура.

Тысячи людей на заводах и стройках, работая, учатся. Кого этим удивишь! Но Ламочкин начал учебу, когда еще был только учеником монтажника. Само это решение — не определяет ли оно меру и напор той целеустремленной силы, которая направляла первые шаги молодого рабочего?

Ламочкин занимался на третьем курсе института, когда согласился принять бригаду, через полгода ставшую бригадой коммунистического труда. А успехи самого бригадира, совпавшие по времени, как он сам сказал, «со своего рода революцией в строительном деле», напоминают, пожалуй, крутой марш лестницы, стремительно идущей вверх.

И в самом деле — в шестьдесят первом Ламочкин вступает в партию и становится депутатом Моссовета, в шестьдесят втором избирается членом ЦК ВЛКСМ и депутатом Верховного Совета СССР. В шестьдесят третьем он оканчивает институт, и в этом же году ему присваивается звание Героя Социалистического Труда.

Ламочкин принимает участие в работе Четырнадцатого и Пятнадцатого съездов ВЛКСМ, получив диплом об окончании института, становится старшим производителем работ в одном из управлений Мосстрой‑1, в шестьдесят шестом он переходит в ДСК‑2 начальником потока, с шестьдесят восьмого года возглавляет молодежное управление, сменив здесь Масленникова, и вскоре поступает в аспирантуру Всесоюзного заочного строительного института.

Какая насыщенность, уплотненность, интенсивность жизни человека, который еще тринадцать лет назад начинал «с нуля» — учеником монтажника!

И при всем при том Ламочкин еще едва ли достиг половины своего жизненного пути. Не только он сам живет с таким самоощущением, но и всеми воспринимается как человек сравнительно молодой. В 1970 году он был делегатом XVI съезда ВЛКСМ.

Чем больше я узнавал Ламочкина, тем все основательнее проникался той уверенностью, что в работе Копелева, Логачева и особенно Суровцева, так сказать, индуктивно проросли многие черты делового стиля Германа Иннокентьевича Ламочкина.

С Куртом Бромбергом Анатолий Суровцев впервые познакомился в октябре шестьдесят девятого. Суровцев входил тогда в состав рабочей делегации от своего Московского домостроительного комбината, которую дружески и радушно принимали их берлинские коллеги, работники такой же строительной организации в немецкой столице.

В том году Суровцев впервые в своей жизни выезжал за рубеж. И, как всякий, кто когда-либо в первый раз пересекал границу Родины, он испытал то неповторимое состояние перегруженности разнообразными впечатлениями, притоком информации, неутоляемой жаждой новвизны, которые и создавали у него почти постоянное духоподъемное состояние и необычное, сладкое томление сердца в предчувствии все новых и новых радостей от путешествия, от встреч и развлечений.

Но к этой обычной притягательной силе любой поездки, возбуждая особый интерес, прибавлялись еще два обстоятельства. Берлин как город, его история, прошлое и настоящее невольно возвращали к мыслям о победоносном окончании войны с фашизмом. И второе — Суровцев не просто знакомился с городом, не только бывал на стройках и посещал заводы, изготовляющие железобетонные конструкции, что само по себе было интересно и поучительно, но и сам поработал на монтаже здания. Три дня он монтировал конструкции монументального, двадцатипятиэтажного дома-башни в самом центре Берлина, на площади имени Владимира Ильича Ленина.

Суровцев считал тогда, что ему очень повезло в этой поездке. Во-первых, новые знакомства, их было много. Например, Ойген Шротер, начальник комбината. Веселый, добрый, общительный, с Золотой Звездой Героя Труда на груди, Лауреат национальной премии. Суровцев был знаком со своим начальником комбината, его хорошо знали и в Главмосстрое, как и многих бригадиров строителей. Но одно дело — дома, а другое — в гостях. И Суровцеву было приятно, что такой занятой и облеченный большой ответственностью человек, как Шротер, нашел время для того, чтобы самому часто бывать вместе с делегацией.

Он сам повез москвичей в знаменитый Трептов-парк, к величественному памятнику советским воинам, погибшим в Берлине. На Суровцева большое впечатление произвели шестнадцать саркофагов, и нежные березки рядом с могильниками, трогательный символ России на немецкой земле, и книги в обрамлении золотых листьев, хранящиеся в специальных ящиках под стеклом. В этих книгах имена погибших героев. Никогда он не забудет слова, обращенные к тем, кто покоится в земле:

«Великие подвиги Ваши бессмертны, слава о них переживет века, память о Вас навсегда сохранит Родина!»

Суровцев потом не раз думал, что это посещение Трептов-парка как бы окрасило особым значением его работу на стройке Берлина. Не просто обмен опытом, вытекающий из профессиональной дружбы, а нечто большее, кровное, интернациональное родство рабочих, коммунистов, освященное общими жертвами и подвигами братство в труде.

Шротер потом сопровождал гостей в Потсдам, во дворец Сан-Суси, и в Государственную оперу на Унтер-ден-Линден, в знаменитый Цейхгауз — музей истории. И просто ездили на машине по городу, плавали на катерах по Шпрее. Тогда же, в один из вечеров встреч, которые организовало Общество дружбы, его председатель Иозеф Мицкевич познакомил Суровцева с известным в Берлине бригадиром-строителем Куртом Бромбергом. На следующий день Бромберг повез гостя к себе домой, познакомил с дочкой Сюзанной, с миловидной женой Кристиной.

Курт Бромберг напоминал Суровцеву Геннадия Владимировича Масленникова. Напоминал не столько внешним обликом, сколько характером, общительностью, умением, как говорят частенько, «работать с людьми», мощным и неугасающим зарядом энергии.

Так случилось, что первые дни Суровцев работал не с Бромбергом, а в другой бригаде, у Георга Кульмана, тоже известного в Берлине бригадира, который как раз в дни приезда делегации был удостоен звания Героя Труда и монтировал последний этаж двадцатипятиэтажного здания на площади Ленина. С этой высоты и увидел Суровцев центр немецкой столицы.