Я смотрел на Копелева, слушал его и подумал, что вот не упасть духом в такой трудной обстановке, в какой он очутился в Ивановском, мобилизовать волю свою и бригады, выдержать заданный темп и к тому же подготовить коллектив к еще более высокому ритму монтажа — это и значит проявить чувство настоящей партийной, рабочей ответственности. Жизнь проверяет человека, когда пробует его характер на излом и характер выдерживает испытание.

— У меня есть новость приятная, можно сказать — новогодний подарок, — заметил Копелев, когда мы прошлись по строительной площадке, — я затем, чтобы осмотреть корпус, он — чтобы согреться, мы уже замерзли, разговаривая и стоя на одном месте.

— Какой же это подарок? — заинтересовался я.

— Скоро мне дадут трехкомнатную квартиру.

— Ого! Где же?

Я искренне обрадовался за Копелева, старая квартира в Кунцеве становилась тесной для семьи Владимира Ефимовича.

— Рядом с нашим управлением, на Пресне.

— Ну, значит, будет близко к нашему Дому литераторов. Так что пожалуйста на огонек в Московскую писательскую организацию. Мы сможем встречаться чаще, — заметил я.

Должен сказать, что, из месяца в месяц наблюдая жизнь копелевской бригады, я, признаться, порою даже удивлялся тому обстоятельству, что загруженность бригадира общественными и государственными делами ни в коей мере не отражается ни на его трудовом авторитете в среде товарищей, ни на производительности самой бригады.

Как хорошо отлаженный механизм, она не сбивается с ритма и в отсутствие руководителя, его стиль неукоснительно поддерживают то Большаков, то Бондаренко, то Максимов, да и сами монтажники уже не могут работать по-иному, втянулись в ритмичный монтаж, а привычки, как известно, становятся частью нашей натуры.

В ту зиму Владимир Ефимович учился на втором курсе вечернего факультета Высшей партийной школы при ЦК КПСС. Каждый понимает, что так работать, как работает Копелев, да еще и учиться на вечернем факультете, слушать три раза в неделю лекции, сдавать экзамены, выполнять разные общественные и депутатские поручения — это означает жить с полным напряжением, с максимальной выкладкой всех своих сил.

И поэтому, не скрою, с некоторым опасением услышать печальный вздох, я спросил: как сейчас обстоят дела с учебой, не запустил ли Владимир Ефимович сдачу экзаменов?

— Нет, не запустил, сессии сдаю нормально, — сказал он и, опять сняв рукавицу, потер пальцами свои пунцовые от мороза щеки.

Я почувствовал, что этот ответ доставил Владимиру Ефимовичу новое явное удовольствие, должно быть, от сознания того, что жить вот так, как он, все и везде успевать — это ведь тоже своего рода категория таланта, которая под стать натурам сильным и целеустремленным.

После Ноябрьских праздников семьдесят первого года Суровцев отправил жену в родильный дом. Теперь вставал на полчаса раньше, чтобы приготовить завтрак себе и дочери Ирине, школьнице. В шесть утра уже звонил дежурной сестре.

В такую рань спят даже в роддоме. Напрасно Суровцев пытался объяснить, что позже со строительной площадки ему будет трудно звонить, ибо там нет еще и телефонов, а действует только радиосвязь, сестры все равно ворчали на нетерпеливого и докучливого папашу.

У Суровцева родился сын-наследник. Решили назвать его Антоном. Теперь Анатолий Михеевич после смены каждый день бывал в больнице. Частенько его сопровождал кто-нибудь из монтажников.

Этот хмуроватый денек с утра начался снегопадом. Словно мелкая, белая крупа просеивалась сквозь облачное небо. Монтировать панели было нелегко, и бетон и металл скользили в руках.

В начале смены к Суровцеву, перебазировавшемуся в Ивановское, заскочил работавший рядом Логачев и напросился в компанию — навестить жену Суровцева в роддоме.

— Ладно, Игорь, сразу же после партсобрания, — сказал Суровцев. — Часиков в шесть.

А до этого все было обычное — более чем часовая дорога от Винницкой улицы в другой, восточный край Москвы, обычный монтаж здания, неподалеку от того места, где работали бригады друзей — Копелева и Логачева.

Суровцев иногда сам удивлялся: почему строители никогда не жалуются на внешние условия работы, на природу? А ведь кому не ясно, что есть разница между теми, кто работает под открытым небом, и теми, кто в цехах. Требования одинаковые: почасовой график, поток, ритм. А условия — на заводе стабильные, на стройке погодные, переменчивые, капризные. Но такова уж, видно, скромность строителей — не выпячивать особых трудностей своей работы.

«Вот Копелев, — подумал Анатолий Михеевич, — первым в столице взялся осуществлять ритм — этаж за два с половиной дня. И наступившая зима его не остановила. А трудностей прибавилось немало. Как же Копелев «сбрасывает» с графика эти полсуток? Тут ни для кого не было секретов. Копелев набирает скорость на каждой операции, экономит время по минутам за счет четкой организации труда. Иного пути нет, ведь все остальное оборудование, детали, снабжение у всех бригад одинаковые.

А вот желание каждого монтажника работать интенсивнее, упорнее, страстное, побеждающее, желание есть не у всех.

Почему всего этого у Владимира в коллективе больше, чем у меня, пусть не так уж и намного, но больше? Вот до чего надо доискаться», — решил он.

В обеденный перерыв к Суровцеву в прорабку заглянул Логачев. Они были всегда рады видеть друг друга. И по делу, и без дела, хотя бы просто поболтать о том о сем, поделиться новостями. Такое бывает только у людей, которые духовно близки. Суровцев это понимал. Он действительно любил Игоря, как брата.

Впрочем, они никогда не говорили об этом, но если бы кто-либо спросил у Суровцева, на чем стоит их дружба, то он бы сказал, что такие отношения рождаются не от соседства двух строительных участков, не от взаимного обмена разного рода услугами и возможностями. А только тогда по-серьезному уважаешь человека, когда есть, как выражались в старину, «родство душ» и полная нравственная совместимость.

— Какие новости, Игорек? — спросил Суровцев, когда Логачев сел рядом с ним на скамейку.

— А все нормально. Ты мне скажи, как твоя Валентина, как Антон?

— Спасибо, все вроде хорошо.

— Значит, берешь меня с собою? — спросил Логачев.

— А институт? У тебя же сегодня, кажется, консультация?

— Перебьюсь. Ради такого дела пропущу разок. У твоего столяра, у Саши Нертика, взял конспекты. Мы ведь с ним на одном курсе.

— Тогда другое дело, — кивнул Суровцев.

— А потом если я Валюшу в роддоме не навещу, она меня, холостяка, пожалуй, перестанет борщом кормить.

— Не перестанет, она тебя любит, а это, брат, в семье чувство заразительное, как и ненависть, — сказал Суровцев.

Партсобрание прошло без затяжек, в духе собранности и деловитости. К тому же это был тот случай, когда цифры звучали выразительнее слов, подводились предварительные итоги работы бригад за первый год пятилетки.

Докладывал Владимир Павлюк, один из трех братьев Павлюков, работающих в одном комбинате. Суровцев хорошо знал всех троих. Это были его погодки, а теперь уже почти ветераны комбината. Владимир и Николай начинали монтажниками у Игоря Логачева в бригаде, младший, Олег, после службы во флоте работал электриком в соседнем управлении.

Трое рабочих в современной семье — явление не столь уж частое. А если вспомнить, что Павлюк-отец, тоже рабочая косточка, строил мосты по всей стране, а когда его монтажный отряд перевели в Москву, то поставил здесь два моста — Ногатинский и Метромост, мать Павлюков работала в том же отряде арматурщицей...

Суровцев говорил своему парторгу:

— У тебя не просто семья, а поднимай выше — настоящая рабочая династия.

Общественная, да и партийная жилка сильнее билась в характере старшего брата — Владимира. Он был общительным по натуре, выдержанным и спокойным. Улыбка утепляла его добродушное, круглощекое лицо.