— Ну, хоть медом полакомлюсь!

А пчелиная матка ему:

— Не тронь, молодец, меду! Век твое добро помнить буду.

Пожалел ее Иван-царевич, не тронул меда. И скоро вышел к морю. У самой воды, на песке, щука лежит, рот разевает.

— Вот теперь нашел, чем пообедать!

А щука взмолилась:

— Добрый молодец, пусти меня в море! Я тебе много добра сделаю.

Кинул Иван-царевич щуку в море, подтянул кушак и пошел вперед. Невдалеке от моря увидал избушку. Избушка стоит за рекой, а в реке не вода бежит, а огонь горит.

Махнул чудесным платком налево три раза — и образовался мост выше огня. Перешел на другой берег, махнул платком направо три раза — не стало моста. Подошел к избушке. Перед избушкой двенадцать шестов, на одиннадцати шестах человечьи головы насажены, только на двенадцатом головы нет.

На крыльцо ступил, дверь распахнул, а в избушке сидит баба-яга, костяная нога, нитки сучит, костяной ногой стучит.

— Что, добрый молодец, ходишь? От дела бежишь или дело ищешь?

— Надобно, бабушка, мне коня богатырского достать.

— Есть, есть у меня конь, только надо его заслужить. Ну, да ведь у меня не три года служить, а всего три дня кобылиц пасти. Упасешь кобылиц — дам коня; не упасешь — пеняй на себя: будет твоя голова на шесте.

Покормила Ивана-царевича и велела за дело приниматься. Выпустила двенадцать кобылиц. А кобылицы разбежались по полям, по лугам, какая куда.

Сидит Иван-царевич на придорожном камне печальный: «Где их собирать станешь?»

Сидел, сидел и задремал. Будит его заморская птица:

— Вставай, молодец, кобылицы все дома!

Идет Иван-царевич к избушке, слышит — кричит баба-яга на кобылиц:

— Зачем домой воротились?

— Да как было не воротиться — как налетели птицы со всего света, чуть глаза не выклевали нам!

— Ну ладно, завтра разбегайтесь по дремучим лесам!

На другой день не успел Иван-царевич выгнать кобылиц за ворота, как кинулись они в глухой лес и разбежались в разные стороны.

Ходил, ходил — ни одной не нашел; сел на пенек. А день уж стал клониться к вечеру. Вдруг слышит:

— Ж-ж-ж… Не тужи, Иван-царевич, гони кобылиц домой.

Оглянулся и видит: вьется около него пчелиная матка и все двенадцать кобылиц на тропинке стоят.

Шепчет пчела:

— Завтра, как пригонишь кобылиц домой, Яге Ягишне не показывайся. Поди в крайнюю конюшню — там худой конишечка валяется. Ты спрячься в углу, а в полночь переправляйся с конишкой за огненную реку, а то не быть тебе живому.

Улетела пчелиная матка, а Иван-царевич крикнул, свистнул, рябиновой веткой взмахнул — побежали кобылицы домой.

Пригнал кобылиц и слышит, как баба-яга ругает их да бьет:

— Опять не утерпели, домой прибежали!

— Нельзя было терпеть: налетели пчелы со всего света и так жалили, гоняли — чуть живы остались!

— Ну ладно, по лугам да по лесам не разбежались — завтра в море ступайте.

Утром кобылицы рассыпались по морскому берегу и кинулись в море.

Солнышко стало на закате, а Иван-царевич сидит на камне у самой воды, задумался: «Как их в море искать станешь?»

Высунулась из воды щука:

— Не горюй, Иван-царевич, я тебе помогу.

И в ту же минуту всколыхнулось море, выскочили на берег все двенадцать кобылиц.

Увидала баба-яга кобылиц, заругалась:

— Ох, горе мое, горе, не могли укрыться и в море!

— Все рыбы морские так нас кусали, что не стало сил терпеть, — отвечали кобылицы.

А Иван-царевич в крайнюю конюшню пробрался, до полуночи в углу пролежал. В полночь худого конишку оседлал и уехал. До огненной реки добрался, махнул платком три раза налево — образовался мост. Переехал на другой берег, махнул платком направо не три, а всего два раза — остался мост тоненький: чуть держится.

Пробудилась Яга Ягишна, смотрит: нет нигде Ивана-царевича.

— Сам ушел и коня увел! Ну да ладно, догоню, не уйти от меня!

И кинулась в погоню. Сидит в ступе, пестом погоняет, помелом след заметает. Стала по мосту через огненную реку переправляться, а мост посреди реки поломался. Упала Яга Ягишна в огненную реку и сгорела.

А конь Ивана-царевича шелковой травы пощипал, в трех утренних росах покатался и такой стал конь — только богатырям на нем ездить!

— Ну, Иван-царевич, я совсем поправился. Поедем, куда тебе надобно.

Иван-царевич махнул платком трижды в левую сторону и проговорил:

— Стань, мост, через море-океан на остров Буян!

И повис над морем-океаном мост.

Сел Иван-царевич на коня, переправился на остров Буян и стал под самым высоким дубом яму копать. Копал, копал — выкопал железный сундук. Сундук открыл, вылетела из сундука утка и взвилась под облака. Иван-царевич натянул тугой лук, прицелился и послал стрелу. Упала утка в море.

— Что теперь делать? Хоть бы щука помогла мне!

В ту же минуту, откуда ни возьмись, показалась над водой щука, схватила утку и приплыла к берегу.

— Вот тебе, Иван-царевич, за твою доброту!

Взял он утку, достал яйцо, в платок завернул и сунул в седельную суму́. Сам вскочил на коня и просит:

— Поспешай в Кощеево царство!

Марья Моревна выбежала на крыльцо:

— Ох, Иванушка дорогой, сейчас Кощей воротится!

— Садись, Марья Моревна, на коня, да поедем. А с Кощеем я сейчас поборюсь, коли вздумает нас догонять!

Подхватил ее, и уехали они из Кощеева царства.

Кощей домой возвращается, конь под ним спотыкается.

— Какую беду-невзгоду чуешь? — закричал Кощей.

— Бойся ты теперь Ивана-царевича, — молвил конь.

Засмеялся Кощей:

— Ивана-царевича давно сороки да вороны расклевали!

— Ворон, Сокол да Орел его оживили. Он в нашем царстве был и Марью Моревну похитил.

— Можем ли мы их догнать?

— Догнать-то можно, да не к добру тебе эта встреча!

Рассердился Кощей на коня, ударил его плетью по крутым бокам:

— Твое дело бежать, а мое — погонять!

Взвился конь выше лесу, выше гор и стал Ивана-царевича да Марью Моревну настигать.

Под Иваном-царевичем заговорил конь:

— Приготовься, Иван-царевич, Кощей близко.

Достал Иван-царевич яйцо, а Кощей вот-вот и настигнет:

— Стой, стой, вор-разбойник, не уедешь теперь!

Кинул Иван-царевич яйцо оземь, и такой грохот пошел, будто гром загремел. Тут Кощею и смерть пришла.

Иван-царевич сжег его на костре и пепел по свету развеял. Сам пересел на Кощеева коня, и поехали они без нужды, без помехи.

У Ворона Вороновича, у Сокола Соколовича да у Орла Орловича они погостили, а потом Иван-царевич воротился с молодой женой в свое царство и задал на радости пир на весь мир.