Мы судим быстро. В большинстве случаев от поимки преступника до постановления проходят сутки или несколько суток, но это однако не значит, что приговоры наши не обоснованы. Конечно, и мы можем ошибаться, но до сих пор ошибок не было и тому доказательство — наши протоколы. Почти во всех случаях преступники, припертые к стене уликами, сознаются в преступлении, а какой же аргумент имеет больший вес, чем собственное признание обвиняемого».

На замечание интервьюировавшего сотрудника «Новой Жизни» о слухах относительно насилий, допускаемых при допросах, Закс заявил:

«Все слухи и сведения о насилиях, применяемых будто бы при допросах, абсолютно ложны. Мы сами боремся с теми элементами в нашей среде, которые оказываются недостойными участия в работах комиссии».

Это интервью лживо от первого до последнего слова, оно лживо и по отношению к тому времени, о котором говорили оба тогдашних руководителя.

18 человек в Ч.К. решают вопросы о смерти! Нет, решают двое-трое, а иногда и один.

Смертный приговор имел право выносить фактически даже народный судья. По этому поводу между двумя подведомственными учреждениями в 1919 г. произошла даже своего рода коллизия. 20-го июня в киевских «Известиях» (№ 70) была опубликована следующая заметка:

«На запросы из уездов киевский губернский юридический отдел разъясняет, что народные суды ни в коем случае не могут выносить смертных приговоров. Смертная казнь, как нормальная мера наказания, не предусмотрена ни одним декретом и идет в разрез с социалистическим правосознанием. В данное же переходное время смертная казнь применяется революционными трибуналами и административными органами, исключительно, как орудие классовой борьбы».

Но через несколько дней мы могли прочитать уже почти противоположное:

«В виду запросов с мест о возможности применения Народными судами смертной казни Верховный Судебный контроль разъяснил: что в настоящее время при наличности массовых попыток контр-революции подорвать всякими способами Советскую власть, право применения смертных приговоров сохраняется и за Народными судами».[227]

«Мы судим быстро…» Может быть, так бывало в дни массовых расстрелов, может быть, эта быстрота в вынесении приговоров отличительная черта производства Ч.К., но… бывает и другое. Длятся месяцы без допросов, годы тянется производство дел и заканчивается… все же расстрелом.

«Нас обвиняют в анонимных убийствах…» В действительности, как мы говорили, огромное большинство расстрелов вовсе не опубликовывается, хотя 5-го сентября 1918 г., в разгар террора в советской России, советом народных комиссаров было издано постановление о необходимости «опубликовать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры». Образчиком выполнения этого распоряжения могут служить публикации, появлявшиеся в специальном «Еженедельнике» Ч.К., т. е. в органе, задача которого состояла в руководстве и объединении деятельности чрезвычайных комиссий. Мы найдем здесь поучительную иллюстрацию.

В № 6 этого «Еженедельника» (26-го октября) опубликован был через полтора месяца список расстрелянных за покушение с.-р. Каплан на Ленина. Было расстреляно несколько сот человек, фамилий опубликовано было лишь 90. Из этих 90 расстрелянных 67 фамилий опубликованы без имен и отчеств; 2 с заглавными буквами имен, 18 с обозначением приблизительного звания, например: Котомазов, бывший студент, Муратов — служащий в кооперативном учреждении, Разумовский — бывший полковник, и т. д. И только при 10 были обозначения, объясняющие причины расстрела: «явный контрреволюционер», «белогвардеец», «бывш. министр внутр. дел, контр-рев. Хвостов», «протоиерей Восторгов». И читатель сам должен был догадываться, что под «Маклаковым» расстрелян бывший министр внутренних дел. О последнем нетрудно было догадаться, но кто такие разные Жичковские, Ивановы, Зелинские — этого никто не знал, и, быть может, никогда не узнает.

Если так исполнялось распоряжение центральной власти центральным органом, то нетрудно себе представить, что делалось в глухой провинции, где террор подчас принимал исключительно зверский характер. Здесь сообщения (когда они были) о расстрелах были еще глуше: напр., расстреляно «39 видных помещиков (?), арестованных по делу контрреволюционного общества „Защита временного правительства“ (Смоленская обл. Ч.К.); „расстреляно 6 человек слуг самодержавия“ (Павлопосадская Чека); публикуется несколько фамилий и затем делается прибавка: и еще „столько-то“ (Одесса).

Так было и позже, когда окончились „хаотические беспорядки“, которые отмечал в В.Ч.К. никто иной, как известный чекист Морозов и в том же официальном органе (№ 6).

Убийства совершались в полном смысле слова анонимно. „Коллегия“, выносящая приговор, даже никогда не видит в лицо обреченного ею на казнь, никогда не слышит его объяснений. Мы же за малым исключением не знаем и имен убийц,[228] так как состав судей в Ч.К. не публикуется. Расстрелы без опубликования имен получают даже в Ч.К. технический термин: „расстреливать в глухую“ (Одесса). Какое же моральное бесстыдство надо иметь, чтобы дать ответ, подобный тому, который дал Чичерин корреспонденту „Чикаго Трибюн“ на вопрос его о числе расстрелянных „по приказу тайных трибуналов“ и о судьбе семьи императора Николая II. Комиссар иностранных дел ответил: „Тайных трибуналов в России не существует. Что касается казненных но приказу Че-Ка — то число их было опубликовано“ (!!!). Судьба дочерей царя — добавил Чичерин — мне неизвестна. Я читал в газетах (?!) будто они находятся в Америке…» (!!)[229].

«Собственное признание обвиняемого»… Сколько раз даже я лично наблюдал факты такого рода признаний под влиянием устрашений, угроз, под дулом револьвера! Сколько таких заявлений есть со стороны побывавших в стенах Ч.К.!

Все слухи о насилиях «абсолютно ложны»… Мы увидим, что скорее надо признать, что истязания и пытки, самые настоящие пытки, процветают в чрезвычайных комиссиях и не только где-нибудь в глухой провинции.

Да, человеческая жизнь мало стоит в советской России. Ярко это обрисовал уполномоченный Москвы в Кунгурской Ч.К. Голь-дин: «Для расстрела нам не нужно доказательств, ни допросов, ни подозрений. Мы находим нужным и расстреливаем, вот и все».[230] И это действительно все! Можно ли лучше охарактеризовать принцип деятельности чрезвычайных комиссий?

Проглядим однако некоторые мотивы расстрелов, насколько они официально или официозно опубликованы в советской печати. Мы найдем нечто весьма показательное. Среди этих официальных квалификаций мы найдем такие точные наименования совершенного преступления: «тонкий, неуловимый контрреволюционер», «(жена) была в курсе дел мужа», «ряд сыновей и дочерей разных генералов» (Петроград).

Иногда и вина такая, что только удивляешься бесстыдству публикаторов: «крестьяне Горохов и др. за избиение военного комиссара», «торговец Рогов за агитацию в своей лавке против советов», просто «расстрелян в порядке красного террора». Немного говорят и такие квалификации: 20 «явных белогвардейцев» (Орел), «Зверев, врач, белогвардеец» (Вологда), 16 «кулаков» (Себеж), «бывший член кадетской партии» (Москва), «контрреволюционные убеждения» и т. д. Эти примеры можно было бы умножить по имеющимся у меня вырезкам из официальных советских газет. Достаточно просмотреть хотя бы комплект «Еженедельника В.Ч.К.» (шесть номеров). Но вот одна публикация расстрелянных В.Ч.К. в Москве, волнующая по близости лиц, в ней перечисленных, по именам, известным всей образованной России: Н. Н. Щепкин, А.Д., А.С. Алферовы, А. А. Волков, А. И. и В. И. Астровы, Н. А. Огородников, К. К. Черносвитов, П. В. Герасимов (расстрелян под фамилией Греков), С. А. Князьков и др. Их было перечислено 66 в извещении, которое появилось в московских газетах 23 сентября 1919 г. Наша общественная совесть никогда не найдет примирения с казнью хотя бы А. И. и В. И. Астровых, о которых в официальных публикациях сказано: «шпион Деникина» и затем добавлено: «У Астровых при обыске найдены: проект реорганизации по свержении советской власти судов, транспорта, продовольствия и записка (?!) в добровольческую армию».