Не вышло в действительности и в Одессе.

«Дело в том, — пишет Маргулиес — что большевики сделали огромную тактическую ошибку, не освободив от обысков квартир рабочих, мелких советских служащих и т. д.»… «когда о мирном восстании стало известно во всем городе — началась страшная паника. Я не говорю о буржуазии, а именно о рабочих… Большинство заводов прекратило работу, и „коммунисты“ разбежались по своим домам защищать свою собственность от незаконного посягательства. Разыгрывались дикие сцены: комиссии, состоявшие по преимуществу из мальчишек и подозрительных девиц, встречались проклятьями, бранью, а во многих случаях дело доходило даже до применения физического воздействия и кипятка… Страсти разгорались… Ничего другого не оставалось, как с болью в сердце реквизиции приостановить; иначе отдельные случаи сопротивления могли вылиться в подлинный народный бунт.

В час дня („мирное восстание“ началось в девять) появилась экстренная летучка с приказом приостановить обыски. На другой день исполком обратился со специальным воззванием к рабочим: „…Больно сознавать, что рабочие как бы заступились за буржуазию“. Да, не так страшен черт, как его малюют! Исполком пояснял, что в „инструкции нельзя было указать, что в рабочих кварталах обысков не будет, потому что тогда буржуазия кинулась бы туда прятать награбленное и запрятанное ею“! Произошло „печальное недоразумение, которое сорвало важное для рабочих дело“.

За месяц перед тем на Одессу была наложена контрибуция в 500 мил. Что же это, тоже была лишь фикция? Выселение из домов в Одессе, как и в других городах, в 24 часа также далеко не фикция. Не фикцией было то, что во Владикавказе на улицах ловили насильно женщин для службы в лазаретах; не фикцией были и те принудительные работы, которые налагались на буржуазию в Севастополе и в других городах Крыма. Мы найдем яркое описание этих работ в Деникинских материалах. „На работы были отправляемы — рассказывает один из свидетелей — все мужчины, носящие крахмальные воротнички, и все женщины в шляпах“. Их ловили на улицах и партиями выгоняли за город рыть окопы. „Впоследствии ловлю на улицах заменили ночные облавы по квартирам. Захваченных „буржуев“ сгоняли в милицейские участки и утром мужчин, не считаясь с возрастом, отправляли десятками на погрузку вагонов и на окопные работы. Работать с непривычки было тяжело, работа не спорилась не по лености, а по слабости, неумелости и старости работников, и все же ругань и плеть надсмотрщиков постоянно опускалась на спину временному рабочему. Женщины посылались чистить и мыть солдатские казармы и предназначенные для въезда комиссаров и коммунистических учреждений помещения. Наряды на работу молодых девушек, из одного желания поглумиться над ними, были сделаны в Севастополе в первый день Святой Пасхи. Девушки были вызваны внезапно в участки и оттуда их направили мыть, убирать и чистить загрязненные донельзя красноармейские казармы. Девушкам, гимназисткам по преимуществу, не позволяли ни переодеть свои праздничные платья, ни взять какие-либо вспомогательные предметы для грязной уборки. Комиссары револьверами и нагайкой принудили их очистить отхожие места руками“.[329]

Неделя „отбирания излишков“ была проведена и в Киеве.

Прав бывший комиссар большевистской юстиции, утверждающий в своей книге, что произвольные, диктуемые неизвестными нормами выселения, реквизиции, конфискации „лишь по виду цепляющиеся за сытых и праздных, а по существу бьющие по голодным и усталым“ сами по себе являются формой проявления террора, когда эти контрибуции сопровождаются приказами типа приказа № 10, изданного 9-го апреля 1918 г. во Владикавказе: „Вся буржуазия, как внесшая, так и не внесшая контрибуцию, обязана явиться сегодня в 8 час. вечера в здание Зимнего театра. Неявившиеся подвергнутся расстрелу“ — это уже террор в самом прямом смысле этого слова. Недостаточно ли привести цитаты из „беседы“ Петерса с коммунистическими журналистами в киевских „Известиях“ 29-го августа 1919 г. „Я вспоминаю — говорил Петерс — как питерские рабочие откликнулись на мой призыв — произвести в массовом масштабе обыски буржуазии. До двадцати тысяч рабочих, работниц, матросов и красноармейцев приняли участие в этих облавах. Их работа была выше всякой похвалы… У буржуазии, в результате всех обысков, было найдено приблизительно две тысячи бомб (!!), три тысячи призматических биноклей, тридцать тысяч компасов и других предметов военного снаряжения. Эти обыски дали возможность попасть на след контр-революционных организаций, которые потом были раскрыты во всероссийском масштабе…“

К сожалению — говорил дальше Петерс — у нас в Киеве этого порядка нет… Мародеры и спекулянты, вздувающие цены, прячут продовольствие, которое так необходимо городу. Вчера во время обысков были найдены продовольственные запасы. Владельцы их, не исполнявшие моего приказа о регистрации этих запасов, будут подвергнуты высшей мере наказания».

Это уже не фикция. И в том же № «Известий» дана наглядная иллюстрация в виде 127 расстрелянных. Не фикцией были и заложники, которых брали и которые так часто расплачивались в дни гражданской войны своею жизнью. И не только при эвакуациях, но и при обнаружении фиктивных, провокационных или действительных заговоров против Советской власти.

Заложники и те, кого можно назвать фактическими «заложниками», переполняют тюрьмы и всякого рода концентрационные лагеря. Как там живут? — Это мы видели уже из описания подобного лагеря на далеком севере. Допустим, что этот «дом ужасов» все же исключение. Ведь нельзя себе представить, что только такие ужасы царят в стране. Но и обыденная тюремная жизнь в Советской России, и особенно в тюрьмах, находящихся в непосредственном ведении Чрезвычайных Комиссий, подчас какой-то сплошной кошмар: «так не делали с нами на каторге в дни царского режима» — писала в 1919 г. левая с.-р. Спиридонова, та самая, которая подняла знамя поддержки большевиков в дни октябрьского переворота в 1917 г. Нетрудно, конечно, себе представить, как должна идти жизнь, каково должно быть содержание заключенных в саратовских и царицынских «бараках», превращенных за переполнением мест заключения во временные тюрьмы.

В этих тюрьмах, в этих концентрационных лагерях их созидатели словно нарочно измышляли меры издевательства над людьми. Никогда прежняя тюрьма не знала столь изощренных издевательств, которые имеют место в настоящее время — пишут составители меморандума о советских тюрьмах в 1921 г.[330] Кара, Зарентуй, Сахалин бледнеют при свете современности. Все действительно меркнет перед фактами, когда заключенных гоняют на принудительные работы по закапыванию трупов расстрелянных;[331] когда женщин заставляют отмывать кровь в камерах после расстрелов, мыть стены с остатками человеческих мозгов — быть может, их родственников: это уже своего рода пытки. Но издевательства ежечасные — например, заставляют чистить отхожие места голыми руками; об этом свидетельствуют все решительно показания, данные в Деникинской Комиссии. Для черных работ в Одессе специально требовали «буржуек с французского бульвара»; когда тошнило и рвало при уборке нечистот столь примитивными, специально избираемыми способами, тогда «били прикладами». Чистка клоак голыми руками являлась обычным приемом и в других местах: не избег этой участи и ген. Рузский. Политических помешают в заразные бараки (были и такие случаи); в Феодосии «буржуев», выводимых для подметания улиц, наряжают в реквизированные цилиндры, в Пятигорске кричат на заключенных: «пошли в свои конуры, барбосы» и т. д.

Издевательства, действительно, как бы специально изобретаются. Ночные допросы, ночные обыски. Возьмут ночью и неожиданно переведут всю камеру в подвал. Продержат два дня и ведут назад. Это рассказывается про одесское тюремное бытие… Эти ночные обыски, эти ночные переводы из камеры в камеру и т. д. мы испытывали и на себе в Москве. Все это было бы бессмысленно, если бы это не было особой формой издевательства над заключенными, особой формой воздействия на психику.