По крайней мере, такой оборот событий его хотя бы позабавил.

— А вы, Михаил Алексеевич, прилежный ученик, — заметила Саша, выуживая из киселя соленый груздь.

Он поднял глаза, явно с неохотой закрыл книгу, с отвращением посмотрел на крупные лохмотья капусты в полупустом супе, вздохнул мученически, осторожно подвинул к себе телятину.

— Александра Александровна, вы скотный двор заводить будете? — спросил задумчиво.

— Скотный — что? — изумилась она.

— Овцы, бараны…

— Да не с ума же я сошла, — испугалась Саша.

— Слава богу, — вырвалось у него.

Они посмотрели друг на друга и невольно засмеялись.

— Какой еще скотный двор, — заговорила Изабелла Наумовна, — да мы же через неделю вернемся в город. Михаил Алексеевич, хоть вы не увлекайтесь странными идеями Саши. Она все быстро бросает.

— Александра Александровна вольна ехать куда угодно, — спокойно сказал он, — для хозяйственных дел есть я.

— Если отличите овцу от барана, — холодно возразила Изабелла Наумовна. — Уж не знаю, какие рекомендации вы Александру Васильевичу представили, да только не похожи вы на управляющего. Я эту братию знаю, у них глаза бегают! А вы смотрите как человек, который не привык склонять голову. К тому же слишком образованны, да еще, кажется, и моралью обременены. Но вы и не дворянин, выправки у вас нет, а на канцелярскую службу нынче кого попало берут. Нет, голубчик, вы кто угодно, да только не управляющий. Натура не та.

Саша захохотала.

— Беллочка Наумовна у нас удивительно прозорлива, — сообщила она радостно, — я еще только подумаю, а она меня уже во всем подозревает!

— Работа с детьми принуждает держать ухо востро, — чопорно подтвердила гувернантка.

Саша с любопытством уставилась на Михаила Алексеевича, ожидая его реакции.

Тот просто пожал плечами.

— Александр Васильевич меня принял из жалости. Уж не знаю, ко всем ли вдовцам он испытывает сочувствие или я особенную скорбь вызываю, — губы дрогнули в насмешливой улыбке. — А овцу от барана я уж как-нибудь отличу, будьте уверены. Я ведь вырос в деревне.

Саша даже залюбовалась его хладнокровием. Сама-то она, вспыльчивая и безрассудная, уж наверняка наговорила бы глупостей после вердикта, который вынесла безжалостная Изабелла Наумовна.

— И на деревенского вы не похожи, — возразила та твердо, — говор у вас столичный, повадки тоже. Темная вы, Михаил Алексеевич, лошадка.

— На том и порешим, — легко согласился он, явно не собираясь ни оправдываться, ни объясняться.

Изабелла Наумовна поджала губы от такого пренебрежения, но собственные страдания снова поглотили ее, и остаток ужина прошел в тишине.

Гранин проснулся незадолго до рассвета, быстро умылся и оделся, заглянул в кладовые, где взял хороший свиной окорок, и вышел на улицу.

За ночь выпал сверкающий в голубоватых ранних сумерках снег, и все вокруг стало светлее, волшебнее. Оставляя следы на нетронутой пушистой белоснежности, он миновал двор, подъездную аллею, прикрыл за собой ворота и устремился в сторону пролеска возле деревни.

Ведьмы никогда не жили среди людей, но всегда обитали где-то рядом. Гранину не нужно было спрашивать дорогу, чтобы найти дом среди редких деревьев.

Он просто знал, куда ему идти.

И знал, что платой за помощь должны быть не деньги или драгоценности, а что-то по-настоящему нужное.

И еще то, что яснее всего ведьмы видят при первых лучах солнца.

Она ждала его под рябиной, на полдороге, не желая, чтобы он подходил ближе к ее жилью.

И это ожидание не было удивительным.

Она чувствовала Гранина так же, как и он ее.

— Ну здравствуй, сын травницы, — проговорила ведьма тихо, напряженно.

— Как зовут тебя? — спросил он, положив на пенек поблизости сверток с окороком.

— Даша, — ответила она неохотно, — только напрасно ты пришел. Я не могу помочь тебе. Проклятье, которое ты носишь, чуждо моей силе. Это что-то дурное, дьявольское, а я божий человек. Нельзя идти против самой природы, она возьмет свое — хворью ли, помраченным ли рассудком.

— Еще не легче, — скривился Гранин, чьи самые мрачные предчувствия сейчас нашли подтверждение.

— Природа отомстит за надругательство над ней, иссушит твое тело и душу, — предрекла ведьма печально.

— И что же делать? — спросил он бессильно.

— Молиться? — произнесла она без всякой уверенности.

Саша все думала и думала, как же поговорить с отцом о маме, но так ни на что и не решилась. С малых лет она привыкла, что на подобные расспросы он отвечает односложно, становится угрюмым, резким, пугающим. Ее огорчали такие перемены, и она научилась держать свои вопросы при себе, и даже теперь, когда Саша стала совсем взрослой и детские страхи больше не терзали ее, она предпочитала не будить лиха.

Но история, рассказанная лекарем, обжигала ее изнутри, мешала спать, душила ужасающей недосказанностью.

Она не понимала, почему мама оказалась так больна, не понимала, почему отец не женился на ней, — ведь мог бы, мог, даже если канцлер и был против.

Совершенно измучившись, Саша проснулась на рассвете и села растрепой за письмо единственному человеку, который мог пролить свет на мрак ее рождения.

Дед с бабушкой несколько лет назад уехали на дальние заставы, решив, что сын и внучка достаточно повзрослели, чтобы обойтись без их присмотра. «Воли хочется, простора», — объяснил это желание Василий Никифорович, и Варвара Афанасьевна, величественная, княжеского рода, все еще сохранившая следы былой красоты, ни словом, ни взглядом не стала возражать.

Саша писала подробно, описывая дуэль и ранение, лекаря и лечебницу, его могучие плечи и белоснежные волосы. И еще подробнее — про то, что рассказал ей этот старик. На улице уже совсем рассвело, когда она закончила, задыхаясь от слез, превращающих чернила в кляксы.

И тут в ее окно прилетело снежком. Ойкнув, Саша укуталась плотнее в цветастую шаль и выглянула на улицу.

Во дворе стоял приказчик Мелехов и махал ей руками.

— Батюшки, и неймется ему спозаранку, — удивилась Саша, поспешно запахивая на себе глухую крестьянскую поневу и не собираясь рядиться в настоящее платье в такое неурочное время.

Замотавшись теплее, она задула ненужную уже свечу, выскользнула из комнаты, прислушиваясь к тому, как просыпается дом. На кухне повар Семенович вяло ругался с Марфой Марьяновной. Пахло горелым хлебом.

Саша выскочила на улицу, легко сбежала с крыльца и остановилась, чтобы погладить брехливого мелеховского пса.

— И не спится тебе, — сказала она приказчику с легким упреком. — Что же ты снежками вздумал бросаться, как дите малое?

— А ты, Саша Александровна, послушай, — проговорил Мелехов важно и озабоченно. — Дело-то деликатное. Крадет твой новый управляющий.

— Михаил Алексеевич? — зачем-то уточнила Саша, будто у нее управляющих было как у дурака махорки.

— До рассвета понес, — загадочно сообщил Мелехов.

— Да что понес-то, — совсем растерялась она, — куда? Зачем?

Снег скрипнул за ее спиной.

Михаил Алексеевич легко шагал по подъездной аллее, нисколько не таясь.

Его простоватая физиономия выражала полнейшее спокойствие, какое бывает только у человека с чистой совестью.

— Явился, — буркнул Мелехов.

— Доброе утро, — благожелательно произнес Михаил Алексеевич, приблизившись. — Рано встаете, Александра Александровна.

— А вот пусть он и скажет, голубчик — что и кому он упер, — злобно воскликнул Мелехов, — ты шубы-то, барышня, пересчитай. Поди цыганам снес, они тут неподалеку стоят.

— Цыгане? — встрепенулся Михаил Алексеевич. — Да где же?

— Отпираешься, стало быть?

Управляющий посмотрел на Сашу с немым вопросом — мол, что этому блаженному привиделось?

— Говорит — крадете вы, — пояснила она с неловкостью.

— Грешен, — весело согласился враз повеселевший Михаил Алексеевич, — утащил свиной окорок из ваших запасов.