И пока та без устали рассказывала про бал, Саша молча помогла ей снять платье, избавила от корсета, заставила забраться под одеяло и принялась вытаскивать шпильки из волос.

Сожаления и опасения теснились в ее голове.

Ну почему Саша снова была так безрассудна?

Разумно ли было подвергать Изабеллу Наумовну таким потрясениям?

Каково ей будет, когда праздничный чад развеется и придет время возвращаться на свое место?

Ах, папенька, беззаботный повеса, ах, чего тебе стоило быть немножечко человечнее?

Впрочем, пыталась утешить себя Саша, возможно, у бедняжки откроются глаза и она поймет, сколь безнадежно ее увлечение? Отринет его и сможет жить, не тоскуя о невозможном?

А сама Саша так сумела бы?

Или все равно верила бы в лучшее, невзирая ни на что?

Вздохнув, она обняла покрепче Изабеллу Наумовну и уснула под ее горячечный счастливый шепот.

На следующий день все встали поздно. Слуги уже убрали дом, проветрили комнаты, выкинули разбитый фарфор, и о вчерашнем приеме более ничего не напоминало. Саша надела одно из своих стареньких платьев, сама заплела косу и едва добудилась Изабеллу Наумовну.

— Ну же, голубушка, завтракать пора, — приговаривала она, тормоша гувернантку, — этак вы все на свете проспите!

Кряхтя и постанывая — наплясалась, милая, — Изабелла Наумовна с трудом рассталась с одеялом.

За столом дед и Михаил Алексеевич маялись с одинаково похмельным видом.

— А где папа? — спросила Саша. — Не вставал еще?

— Тю! — ухмыльнулся дед. — Не ложился! Спозаранку умчался к графине Крамской в имение на охоту и прочие забавы. И что он нашел в этой вдовице, не пойму я, однако уже второй месяц обхаживает, авось остепенится, подлец.

— Что-то мне дурно стало, — пролепетала Изабелла Наумовна и поспешно вышла из столовой.

Саша только руками всплеснула и помчалась догонять страдалицу.

Битый час ушел на то, чтобы уговорить Изабеллу Наумовну остаться в доме Лядовых, — та рвалась прочь куда глаза глядят, начать все заново, в другой семье.

И Саша юлила, обещала начать читать книжки, заверяла, что без своей гувернантки она и вовсе отобьется от рук, потеряет всякие представления о приличиях, лезла целоваться и обниматься.

А потом они с Михаилом Алексеевичем торопливо усадили Изабеллу Наумовну в экипаж и отбыли в усадьбу, пока гувернантка не сбежала.

При этом Михаил Алексеевич что-то быстро пообещал деду, да только Саша не услышала.

В экипаже несчастная быстро уснула, изможденная бурной ночью и утренними потрясениями.

И Саша наконец получила возможность спокойно поговорить с Михаилом Алексеевичем, без бдительной заботы Марфы Марьяновны:

— Что вы сказали деду напоследок?

— Что приеду через неделю поговорить с Александром Васильевичем.

— Я с вами, — немедленно объявила Саша.

Он улыбнулся — легко, светло, и у нее сразу все в груди потеплело.

— Саша Александровна, — мягко заговорил Михаил Алексеевич, — вы считаете меня простаком, знаю…

Она было попыталась возразить, но он наклонился вперед и взял ее за руку, отчего всякие мысли быстро вылетели из Сашиной головы, будто кто-то заслонку открыл.

— Из тех недотеп, что подставляют вторую щеку, — тут он снова улыбнулся безо всякого огорчения. — Но я бы ни за что на свете не отступился от данного вам слова. Я никогда не откажусь от вас, разве что вы сами об этом попросите. Поэтому на самом деле Василий Никифорович не ставил меня перед выбором — не из чего там было выбирать.

Однако это признание, вопреки ожиданиям, вовсе не обрадовало Сашу.

— Между долгом и своими желаниями вы всегда выбираете долг, правда? — спросила она грустно. — Но я не хочу быть вашим долгом!

Он стянул с ее руки рукавицу и невесомо поцеловал кончики пальцев.

— Ну какой же вы долг, Саша Александровна, — произнес укоризненно, — одна сплошная радость.

— Оставим это, — взмолилась она, краснея.

— Я мечтаю о вас так страстно, что это совершенно неприлично в моем возрасте, — признался Михаил Алексеевич с безыскусной неловкой честностью.

— Господи, ну как можно такое говорить! — и Саша поспешно отвернулась к окну, кусая губы. Ей хотелось смеяться безо всякой причины, броситься ему на шею и сбежать на другой конец света. Все сразу!

— Я поклялся Василию Никифоровичу, что не позволю себе ничего лишнего и что всенепременно поговорю с Александром Васильевичем, как только тот вернется с охоты. Поэтому вам лучше будет остаться в усадьбе, чтобы не создалось ощущение, будто я только и прячусь за вашими юбками.

— Глупости какие, — возмутилась Саша.

— Пусть глупости, — согласился он, — но как же вашему отцу решиться отдать дочь человеку, который даже руки ее попросить не может в одиночку?

— Мы вернемся к этому позже, — увильнула Саша, мысленно поклявшись себе, что не бывать такому. — О чем вы говорили с дедом до того, как я столь лихо, по-гусарски, ворвалась в комнату?

— Канцлер заболел, — подумав, сообщил Михаил Алексеевич. — Кто-то отравил его при дворе.

— Жалко, что не дотравил, — безо всякого сочувствия отозвалась Саша и спохватилась: — Не думайте, что я столь же свирепа, как и остальные Лядовы. Но и подставлять, как вы, вторую щеку не намерена тоже. Достаточно одного святого на нас двоих.

— Боюсь, что сейчас я непозволительно далек от святости, — произнес он с волнующей хрипотцой, и Саша снова переполошилась — а ну как он снова начнет о чувствах? И что ей тогда? Из экипажа выпрыгивать?

Такие авансы пугали ее до чертиков.

Надо ли взамен говорить нечто подобное?

Ах, она слишком дика для ухаживаний.

И как это остальные барышни кокетничают напропалую, а Саша и двух слов связать не может, теряется и пугается.

Уж лучше снова целоваться, чем комплиментами обмениваться.

Тут она принялась придумывать, как бы ей улизнуть от Марфы Марьяновны, которая в последние дни спала уж слишком чутко.

— Михаил Алексеевич, — осенило Сашу, — а ведь вы выкупили разные травки у деревенской ведьмы? А у вас там и снотворные, поди, сборы есть?

— Что? — он чуть вздрогнул от неожиданности, погруженный в неведомые свои мысли. — Плохо спите, Саша Александровна?

— Хорошо я сплю, — ответила она с досадой, — а вот Марфа Марьяновна вся изворочалась. Вся искрутилась, бедная.

Глаза Михаила Алексеевича расширились, потемнели, а дыхание у него оборвалось.

— Саша Александровна, — выдохнул он бессильно, — что ж вы творите-то!

Едва вернувшись в усадьбу, Саша решила кататься с горки. Она с нетерпением ожидала ночи, взбудораженная, пылающая, захваченная идеей навестить Михаила Алексеевича в его флигеле. Воспоминания о том, что меж ними случилось в бане, заставляли сердце суматошно биться.

Нет, она вовсе не собиралась, как мама, преступать то запретное, что преступать до венчания никак нельзя было, но мысль о тайном свидании распаляла кровь.

Пританцовывая на крыльце, она ждала, пока Шишкин принесет из конюшен берестяную ледянку, но тут в конце подъездной аллеи послышался мягкий топот копыт по снегу, скрип рессор, и появился экипаж безо всяких гербов.

— Михаил Алексеевич! — закричала удивленная Саша. — Кажется, у нас гости.

Высыпала из сторожки охрана старого атамана, выскочил из конюшен Шишкин, а Михаил Алексеевич примчался от стройки.

Экипаж — черный, строгий, дорогой — остановился прямо у ступенек. Закутанный кучер не спешил покидать козлы, а вот пассажир, кажется, наоборот торопился.

Резко распахнулась дверь, и с подножек сошел состарившийся невольник из Сашиных снов.

Черный колдун Драго Ружа.

У Гранина даже в глазах потемнело на короткое мгновение — Драго Ружа был всем, чего он когда-либо боялся.

Неужели он прибыл для того, чтобы уволочь Сашу Александровну в Грозовую башню — вот так, нахрапом, средь бела дня, на глазах лядовских людей?