— Ничего подобного, — возразила Саша Александровна, — мы отправляемся в вояж по коннозаводчикам. Посмотрим лошадок, подберем себе подходящих, а там, глядишь, уже и Масленица. Это вы хорошо, дед, придумали.

— Саша, ты поедешь с Шишкиным и Гришкой моим, — отрезал Александр Васильевич. — А нам еще надобно представить твоего… Михаила Алексеевича матушке-государыне. Все же ты не абы кто, ты наследница вольных атаманов, опоры престола. Тут политика, понимать надобно!

От таких известий Гранин изрядно переполошился.

Никогда в жизни он не ожидал быть представленным императрице.

Не слишком ли большая честь для скромного сына деревенской травницы?

— Не трясись, лекарь, — подмигнул ему старый атаман, — матушка наша страдает падучей, да конвульсии ее все чаще бьют. А ты вон мальчишку канцлерова выходил, теперь быть тебе придворным чудотворцем!

— Мне и деревенской лечебницы довольно, — еще больше перепугался Гранин.

— Говорю ж: блаженный! Как есть дурнина в рванине!

— А и правильно, — неожиданно поддержал его Александр Васильевич, — чем дальше от двора — тем длиньше жизнь. Я вот тоже по весне уеду из столицы до самых холодов. Пусть теперь о том, как бы Саша чего не натворила, муж ее переживает! — и он вдруг захохотал.

Уж на что Гранин привык к перепадам лядовского настроения, а все равно удивился.

А ночью он проснулся от легчайших быстрых шагов и теплой ладони, накрывшей ему губы.

— Молчите, — шепнула Саша Александровна, — как славно, что моя надсмотрщица занята Андре!

Было совершенно неразумно с ее стороны пробираться к нему во флигель, когда в усадьбе столько людей.

Да и не только потому.

Однако Гранин устал быть разумным и переживать из-за всего на свете.

Поэтому он молча — как и было велено — привлек ее в свои объятия, прижал к себе нежно и мягко, не позволяя бушевавшему внутри огню вырваться на свободу.

Саша Александровна притихла, лишь беспокойными и тревожными пальцами разглаживала рубаху на его груди.

— Я не спрошу вас, — проговорила она тихонько, — что же именно произошло с колдуном и отчего ваша спина так изранена. Не спрошу, как вы исцелили Андре. Не спрошу, почему умер канцлер. И даже не спрошу, что было в том письме на столе в конторке. Пусть все пройдет, пусть все останется в прошлом. Давайте не будем смотреть назад.

— Да, — откликнулся он с облегчением, — давайте не будем. Мое прошлое сгинуло на пыльных дорогах, а мое будущее я отдаю в ваши руки. Я не знаю, каким чудом вы полюбили меня…

Она негромко засмеялась:

— Вот так откровение! Да ведь и я теряюсь в догадках, что вы во мне разглядели. Дикая девица, у которой то шпага в руке, то кнут. За свою жизнь я прочитала лишь пару книжек и не сильна во всяких заумностях.

— Вы пылкая и искренняя, — он легко поцеловал ее волосы, — грозная порой, но и добрая тоже. Вы умеете держать свое слово, способны на глубокую привязанность и умеете быть благодарной.

— Ну а вы… просто вы. У меня сердце болит от ваших страданий, а когда я вас вижу — то так тепло становится в груди, я сразу не знаю, куда себя девать. Вот представляю себе, что мы с вами разлучимся на целых два месяца, — и слезы сами на глазах. Потрогайте, вот хоть сейчас!

Он провел рукой по ее мокрым ресницам, невольно засмеялся этой детской чувствительности и прижал к себе Сашу Александровну посильнее.

Утром Саша едва распахнула глаза, все еще согретая ночными признаниями, объятиями и поцелуями, а Изабелла Наумовна уже стояла в ногах ее кровати.

— Батюшки, — удивилась Саша, — стряслось разве что-то?

— Стряслось, — мрачно сообщила гувернантка, — венец безбрачия со мной случился! Ты обещала поехать со мной к цыганам, милая моя!

— А я думала, что мы не верим в предрассудки, — она села в кровати и потянулась. Широко зевнула. Прислушалась: — А что за шум с утра пораньше?

— Прибыла вдова канцлера Краузе, — равнодушно ответила Изабелла Наумовна. — Анастасия Дмитриевна вроде. Потребовала вернуть ей тело сына.

— Почему же тело? — Саша резво спрыгнула с перин и нырнула ногами в короткие валенки, натянула через голову цветастый крестьянский сарафан.

— Потому что вдова совершенно не верила в то, что ее сына можно было спасти! Собиралась похоронить мальчика вместе с мужем. Теперь вот рыдает в три ручья, а Михаил Алексеевич поит ее какими-то каплями.

Саша, наспех заплетавшая растрепавшуюся косу, засмеялась.

— К счастью, к счастью, — воскликнула она.

— Ах, тебе сейчас все к счастью! — слегка раздраженно заметила гувернантка.

— Беллочка Наумовна, да не переживайте вы так. Сегодня же съездим к этим цыганам. Наворожим вам суженого-ряженого. Отчего вы такая кислая с раннего утра?

— Александр Васильевич повел Ани на прогулку, — выпалила та гневно, — спозаранку по саду шастают! Предаются общим воспоминаниям! Саша, это просто выше моих сил!

— Да, папа расчувствованный ныне, — согласилась Саша. — Впрочем, и это к счастью! Воспоминания о маме пробудили в нем сентиментальность, иначе он бы еще с неделю буянил и на мое венчание не соглашался. А тут размяк, перепугался, что и я тоже от него сбегу.

— Ты же отречься от него грозилась, Саша! Кто же от родителя отрекается? Сколько глупостей в твоей голове. Впрочем, поторопись, Анастасия Дмитриевна не намерена здесь задерживаться.

— Нам-то что за дело до этого?

— Такое дело, что я хочу успеть к цыганам до отъезда.

Тут Саша обернулась от зеркала, изумленно глядя на Изабеллу Наумовну.

— До какого еще отъезда? — спросила она с заминкой.

Гувернантка стиснула руки, сглотнула и отвела глаза:

— Если ты думаешь, что я останусь здесь и далее, чтобы наблюдать за тем, как Александр Васильевич предается воспоминаниям с модисткой…

— Какой вздор, — Саша даже руками всплеснула, — вы так много надумали себе, невероятно просто. Она просто напоминает ему о маме!

— Ну вот пусть и напоминает дальше. Я не желаю больше оставаться пустым местом при воспитаннице, которая без пяти минут замужняя барыня! Это же нелепо, Саша. А Андре — тихий, послушный мальчик. Я к нему, если хочешь знать, привязалась даже.

— Изабелла Наумовна, — пролепетала Саша жалобно, — и сердце у вас не дрогнет оставить меня?

— Может, и дрогнет. Подрожит-подрожит и бросит. Мне и о себе думать надобно, Саша! У отца твоего то вдовы, то модистки, то балы, то карты, то заставы, то война какая-нибудь. Нет уж, довольно с меня бесплодных мечтаний.

Тут Саша разревелась, уже не сдерживаясь,

Анастасия Дмитриевна казалась бесплотной изможденной тенью. Канцлер заставлял ее снова и снова производить на свет новых детей, но, кроме Андре, из них не выжил ни один.

Когда Саша появилась в гостиной, то вдова — из очень знатного рода, между прочим, — пыталась целовать руки Михаилу Алексеевичу, а он растерянно пятился от нее и бормотал, что не стоит.

Здесь еще был сам Андре, улыбающийся от того, что приехала мама, Марфа Марьяновна стояла в уголке и утирала слезы уголком платка, да и все.

Отец, стало быть, прогуливался с Ани по саду, а деда опять унесло или в деревню, или в лес, или еще куда-то. Он совершенно не мог усидеть на месте.

Саша представилась, и Анастасия Дмитриевна взволнованно залопотала о своей признательности.

— Я ведь знала, что задумал Драго, — сказала она, прижимая к себе Андре. — Он сказал мне, что возможность сия кажется призрачной, неправдоподобной почти, но не осталось же других способов! Мы все испробовали… И я позволила ему увезти Андре, ведь кому мне еще верить было, как не Драго, на кого надеяться! Проводила их среди ночи и сама свалилась в лихорадке, решив, что видела сына в последний раз. И Драго еще простился со мной, сказал, что не вернется больше в башню. Все одно к одному, а потом… представьте себе, какой ужас — муж мой закричал вдруг во сне, да страшно так, отчаянно, и в одно мгновенье стал истлевшим мертвецом. Хоронить закрыто будем, это же никак не объяснить! Впрочем, слухи по всей столице уже ползут, как утаить такое.