«Займусь этим вопросом завтра, прямо с утра.»

Дойдя до двери общежития, я прикоснулась к ней ладонью, как к финальному столбу марафона, фиксируя достижение. Обернулась, увидела чистый белый снег и цепочку моих неловких следов, других не было, снег был совсем свежим. Постучала. Никто не открыл.

Я прошла к окну комнаты комендантши, скатала снежок и бросила в стекло, потом ещё один и ещё. В комнате зажёгся свет, отодвинулась штора, выглянуло мятое и недовольное лицо полуорчихи, просияло улыбкой в сто клыков и исчезло, через время со скрипом открылась дверь и госпожа-хозяйка-всего радостно раскинула свои огромные руки с чудовищным оранжевым маникюром:

– Лейличка, ну наконец-то! Я тебя ждала, я знала, вас по телевизору показывали! Проходи скорее, я тебе воду включила, она почти нагрелась. А мы пока чайку, да? Давай быстро рассказывай, а то мне уже все звонят, а я ничего не знаю!

Она повела меня в свою комнату, где царил самый наглый в Верхнем попугай, усадила за стол, налила чай и стала задавать вопросы, тут же рассказывая свою версию ответов, от меня ничего не требовалось, так что я просто пила чай, улыбалась и слушала, как попугай пытается перекричать хозяйку, а хозяйка обзывает его наггетсом летучим и грозится накрыть халатом, но не накрывает. Вода нагрелась, я сходила в свою комнату за полотенцем, вымылась под душем и пошла спать.

В комнате была абсолютная чистота и моё завещание на столе, я написала его перед отправкой и оставила на видном месте, придавив чернильницей. Я его помнила – там был длинный список моих книг и конспектов, которые нужно передать Никси, Сари, Улли или в библиотеку, и просьба продать на аукционе всё остальное, деньги пожертвовав храму Просвещения. Я не одобряла ни одну религию и не верила ни в какого создателя, но не могла отрицать того скромного, но краеугольного факта, что дверь храма – единственная дверь, которая была открыта для меня всегда, вне зависимости от прописки, статуса и уровня благосостояния.

«Надо было завещать сборник рассказов про Вестника жрецу Люку, чёрт, я не подумала. Надо переписать.»

Я добавила это в список планов на завтра и уснула с чистой совестью.

***

На следующий день я отнесла в деканат записку от имени тёти Айну, дающую мне разрешение временно не посещать занятия, даты вписала сама. Рина связалась с клиникой, пригласившей меня на практику, сообщила им о моих «семейных обстоятельствах», получила одобрение и поменяла мне билеты. Двадцать девятого декабря я села на поезд на Грань Син, планируя прибыть тридцать первого, но у меня не получилось – в поезде я без всяких видимых причин потеряла сознание, и меня забрала скорая на какой-то захолустной станции, на которой поезд даже не должен был останавливаться.

Меня отвезли в крохотную убогую больницу, где не оказали совершенно никакой помощи, а просто положили в общую палату на шестнадцать коек и «наблюдали», пока мне не стало легче без всякого внешнего вмешательства. У меня пытались брать кровь на анализ, но о чудесах демонской чешуи здесь не знали, так что просто сломали об меня десяток игл, в итоге всё-таки расковыряв вену скальпелем и взяв кровь, расшифровки анализа которой я так и не увидела – главврач был на выходных, а кроме него никто не разбирался.

В палате плохо убирали и совершенно не проветривали, зато там был телевизор, который никогда не выключался, и Новый Год я встретила в его компании, плюс ещё пятнадцать простуженных и покалеченных пациентов, которых было некому лечить, потому что все врачи отмечали праздник. На экране какой-то местный чиновник рассказывал о том, каким тяжёлым был этот год для всей страны, и уговаривал электорат сплотиться и работать во имя будущего, гордясь если не настоящим, то хотя бы прошлым, которое у каждой деревни, естественно, было великим, а потом куда-то делось. Я думала о том, смогу ли где-нибудь здесь купить открытку и найду ли почтовый ящик.

«Я обещала, три раза в год – на праздник фонарей, день рождения и Новый Год. Получается, опоздала.»

Межмировой телепортацией я не владела, и интернета мой телефон не нашёл, я вообще была рада, что телефон хотя бы остался со мной – он лежал во внутреннем кармане куртки, в отличие от рюкзака, который уехал вместе с поездом, увозя мои учебники, тетради, кошелёк со всеми моими деньгами и дневник моей бабушки, вручную переписанный моей тётей для меня, который я ни разу не открыла. Я почему-то испытывала к этому дневнику такое странное мрачное чувство, которое бывает от долгого взгляда в колодец – как будто стоишь на грани между нашим миром и потусторонним, и если вдруг соскользнёшь, то уже не выберешься, а даже если выберешься, то уже никогда не будешь прежним, это изменит тебя навсегда. Я постоянно хотела прочитать этот дневник, и вроде бы даже собиралась это сделать, но каждый раз даже не вносила это в план, как будто заранее знала, что не сделаю этого.

Чиновник на экране закончил речь, старинные часы, видимо, из того самого великого прошлого, стали бить полночь, мои соседи стали разливать алкоголь по кружкам и шумно пить, хотя им было его нельзя. Я предложенную кружку взяла, но пить не стала, а осторожно вышла из палаты, держась за стену, спустилась на первый этаж, где находилась стеклянная будка с человеческой женщиной, которая совмещала в себе консьержа, регистратуру, справочную и магазин, она оказалась на месте. Эта женщина вообще, похоже, была здесь единственным сотрудником, который выполнял свои обязанности на сто и более процентов – она знала ответы на все вопросы, знала местонахождение и стадию опьянения каждого врача, и даже продала мне открытку, ручку и конверт с маркой, приняв в качестве оплаты золотые серьги. Я вышла на крыльцо, села на ступеньки и долго смотрела на разбитый асфальт, ржавую машину скорой, мусорные баки и светящиеся за забором окна многоэтажных домов, потом написала: «С Новым Годом. Лея эль'Тор», дата, подпись, шестигранник в солнце.

***

На Грань Син я добралась только третьего января, когда мне удалось связаться с железнодорожной компанией и потребовать компенсации за утерянный багаж. Мне пожаловали билет до места назначения, и даже извинились, но багаж не нашли, я не особенно убивалась по этому поводу. Учебники можно было взять в библиотеке, денег там было всего ничего, а избавиться от дневника, который нависал над моей совестью чёрным сталактитом, я была в глубине души даже рада – это избавляло меня от самого вопроса, а читать ли его вообще. Он возглавил список книг, которые освещали мой мир своим отсутствием, потеснив даже серую книгу, «забытую» в отеле. О том, что его может прочитать кто-то другой, я не переживала – он был заколдован на кровь, его могли прочитать только члены семьи Хирин, для остальных там были каракули.

На вокзале Грани Син я сошла с поезда без багажа, без денег, без документов и без единого украшения, чувствуя себя такой лёгкой, как будто могу взлететь, и единственное, что меня держит на земле, это музыка в наушниках. С ней расставаться я пока была не готова, поэтому шла по шумным улицам огромного города вразвалочку, рассматривая небоскрёбы – здесь было красиво, хоть это и был миллионник, он был не похож на тот серый пыльный человейник, в котором Алан построил стадион, здесь легко дышалось. Машины были электрическими, вдоль широких бульваров росли деревья и цветы, я с удовольствием прошла пешком через весь город, потому что денег на такси или трамвай у меня не было. Я не страдала по этому поводу. Точно зная, что с меня совершенно нечего взять, я не боялась воров и мошенников, а шла себе как турист, рассматривающий всё вокруг, и ни к чему не имеющий отношения, это было давно забытое чувство, бодрящее и приятное.

В больнице при институте меня встретили как долгожданную гостью. Установив личность по отпечаткам пальцев, выдали местный аналог документа, помогли поселиться в общежитие, подключили интернет, и до самого конца практики ни разу не спросили, где я была в декабре и откуда у меня рана на шее. Повязку я сняла через неделю, шрамы остались навсегда.