Торможу у больницы, херачу руками по рулю, рыча словно раненый зверь. Аврора сидит тихо. Кажется, даже не дышит.

Перевожу дыхание и беру себя в руки.

— Выговорилась? — поворачиваюсь к ней и смело смотрю ей в глаза. — Ты нихрена не знаешь ни о девушке и, как ты выразилась, психушке. И тем более не знаешь о споре! — начинаю кричать, выдавливая из себя всю душевную боль что сейчас даже дышать нормально не дает. — Нихрена не знаешь. Я защищал ее, ясно? Защищал! Если бы не договорился, если бы не впрягся в этот спор, Нику по кругу бы пустили ради победы, понимаешь ты это свое блондинистой башкой?

Аврора застыла. Смотрит на меня стеклянными глазами, полными слез и не может произнести ни звука. Только губами шевелит.

— Я ее летом увидел впервые, когда она в универ приходила то ли экзамены сдавать, то ли результаты узнавать, — вспоминаю. — Она была такой… необычной, красивой, нежной. Такой непохожей на всех. Я с ума по ней сходил. Бредил ею. А потом случилась новая встреча, когда ее заметил не только я. Пацаны к ней клеиться грубо начали, я их приструнил и одна сука считала мою реакцию на Нику, затеяла весь этот трэш со спором. Предложила ее пацанам. А они… Короче, я перебил ставку и взял спор на себя, потому что я уж точно бы ее не обидел.

— Но она сказала, что ты…

— Да знаю я, что она сказала. Даже знаю, кто именно ей поведал об этом гребаном споре. Знаешь, — усмехаюсь, — а я ведь за несколько часов о нашей ссоры разрулил этот вопрос. Договорился с Ольгой о том, что она сваливает с баблом и не отсвечивает. Запретил к Нике приближаться. Но не успел, видимо…

— Погоди… — Аврора хмурится. — То есть ты хочешь сказать, что Оля Терентьева рассказала Нике все?

— Ну да, она самая. Сука… Чуть не придушил ее, когда узнал. Она заяву, тварь, на меня накатала и меня под белы рученьки в отделение сопроводили. Отец помог, конечно, но из-за этого запретил мне к Нике подходить, пока не успокоюсь. Вот и сидел дома. А мрази этой отец еще бабла отвалил и на поезд посадил до родной деревни.

— Так это, получается, несколько дней назад произошло?

— Ага, почти две недели назад.

— Стоп, стоп! Но Я видела Олю сегодня в универе дважды.

— В смысле? — туплю. Как?

— В прямом! Когда мы шли в кафе, твой брат с ней спорил о чем-то. А потом, когда в универ вернулись, она в гардероб тоже куртку сдавала.

— Блядь, да как так-то?! Сука, неужели и тут она. А что потом было? Ты видела? Она с Никой разговаривала?

— Не знаю, я ушла почти сразу на пару.

— Так, ладно, — выдыхаю. — С ней разберусь позже. Надо узнать что там с Никой. Идем.

В приемной за стойкой ресепшена сидит медсестра. Когда подхожу к ней, начинает вульгарно улыбаться. Не будь я по уши влюблен в Нику, может, и обратил бы внимание на столь откровенный невербальный подкат. Но сейчас все мимо! Мимо!

— Девушка, — обращаюсь к ней, игнорируя все ее “жесты”, — к вам Аверину Нику привезли несколько минут назад. Где она? Что с ней?

— А вы кем, простите, ей приходитесь? — мигом с ее лица слетает похотливая улыбка.

— Муж! — Аврора смотрит на меня, раскрыв рот, не скрывая удивления. Блядь, ну хоть бы подыграла что ли! — Будущий. Что с ней?

— В операционной она, — фыркает эта нафуфыренная стерва, меняясь в голосе и поведении. — Четвертый оперблок. Можете подождать вон там! — своим наманикюренным пальцем указывает вглубь коридора.

Проходим, садимся, ждем.

Мне больше ничего и не остается, кроме как только ждать. Ну и молиться за свою Зеленоглазку и нашего ребенка. Молиться об их спасении. Я ведь вспомнил слова.

Отче наш…

Ника

Пик… Пик… Пик…

О, блин, какой же раздражающий звук. Бесит это пиканье. И запах лекарств раздражает. И тело все болит, словно меня отпинали.

— Ай! — в попытке повернуться на бок, потому что устала лежать в одном положении, резко кольнуло на сгибе локтя.

Открываю глаза, несмотря на то, что это очень сложно сделать, словно пудовые гири к векам приделали. Но все же справляюсь с этой невероятно трудной задачей. Яркий свет бьет в глаза. Приглядываюсь. Белые больничные стены, в вену, там где было больно, введена игла, от которой по тонкой трубочке бежит жидкость. Так, понятно. Я в больнице под капельницей. Но как я сюда попала?

Тело затекло, во рту пустыня Сахара, но я из последних сил приподнимаюсь на одной руке, стараюсь рассмотреть все, что вокруг меня, в поисках вожделенной жидкости. Первое, что замечаю, букет на тумбе рядом с кроватью. Теперь понятно, почему в типичный “больничный” запах примешивались цветочные нотки. Графин с водой обнаруживаю на столике в углу, что стоит рядом с небольшим креслом для посетителей, в котором сипит Костя. Прикидываю, смогу ли встать и дойти до столика. Надо, потому что и в туалет очень хочется.

Так стоп!

Костя??? Что здесь делает мой брат?

— Костя? — зову брата. Не слышит. — Кот! — громче.

— Ника? — брат открывает глаза, резко поднимается с кресла и подходит к кровати, притягивает к себе, обнимает. — Ника, сестренка, как же ты меня напугала. Я думал, свихнусь к чертям, пока ждал, что ты проснешься? Ты как? — отстраняется, заглядывает в глаза.

— Если честно, не знаю, — хриплю в ответ. — Я не знаю, что произошло и как я сюда попала.

— Тебе… — Костя мнется, отводит взгляд, словно что-то скрывает. Замечаю у него на скуле большую ссадину. — Тебя отравили, Ник. Подсыпали, как выяснилось, в воду один препарат, который вызвал у тебя сильное кровотечение. Если бы… Блядь. Даже думать об этом страшно, Ник.

— Как кровотечение? Нет, нет, нет! Боже, нет! — истерика набирает обороты, паника захлестывает. В голове пульсируют слова брата: “Отравили”, “Кровотечение”… Нет, только не мой малыш. — Нет, нет! — из глаз брызгают первые слезы. Обхватываю свой живот и сотрясаюсь в рыданиях, покачиваюсь на кровати, словно сумасшедшая.

— Ника! Ника! — Костя трясет меня за плечи, — успокойся! Ну же! Услышь меня, Ника! Все хорошо!

— Нет, нет, ты не понимаешь, Костя, — поднимаю на него свои зареванные глаза, — ты не понимаешь, — шепчу. — Его больше нет?

— Понимаю я, сестренка, — Костя снова прижимает крепко к себе, утыкаюсь ему в грудь и продолжаю всхлипывать. — Все хорошо, — поглаживает по голове и спине. В его объятиях было бы так уютно, если бы не было так больно. Эта самая боль потери сейчас рвет мне сердце и выворачивает душу наизнанку. Я ведь уже привыкла к мысли, что у меня будет малыш. А теперь его нет.

— Теперь его нет, понимаешь, — хриплю, давясь слезами. — Его нет.

— Тише, девочка, он с тобой, — успокаивает Костя. Услышав его слова, замираю, даже не дышу. Прислушиваюсь. Вдруг мне послышалось. — С тобой. С ним все хорошо. Твой малыш с тобой, Ника.

— Ты врешь мне!

— Когда я тебе врал? — возмущается Кот. — Я же тебе всегда говорил, что ты можешь верить только мне! Только мне, Ника! Всегда! — отстраняюсь от него, смотрю в глаза, надеясь там разглядеть то, что позволит мне поверить ему. И нахожу! — С твоим малышом все хорошо, угроза миновала. Все хорошо! — слышу это и, обхватив живот руками, снова начинаю рыдать. Только теперь уже от радости, что врачам удалось спасти моего ребенка. — Не плачь, родная, не плачь. Я с тобой.

— Спасибо! — тараторю быстро, — Спасибо, спасибо, спасибо!

— Да мне-то за что?

— За то, что здесь. За то, что не оставил одну. За то, что спас…

— Оставить тебя? Никогда! Так что за это даже не благодари.

Мы молчим несколько минут. Костя подает мне стакан воды и я, попив, наконец начинаю чувствовать себя немного лучше. Костя снова садиться рядом со мной на кровати, а потом и вовсе укладывается, устраивая и меня на своем плече.

— Как ты узнал?

— О случившемся с тобой или о том, что ты беременна? — спросив, немного отклоняется в сторону, заглядывая мне в глаза. Краснею. Как-то мне неловко обсуждать тему моей беременности с братом.

— И то, и другое интересно, — выдавливаю глухо.